Дробь раскатилась по крыше, эхо отозвалось и пошло гулять по пустому помещению. Степан вздрогнул и рванул так, что лопнула брюшина, и оттуда вывалились скомканные салфетки и марлевые бинты – все, чем начиняли распотрошенное тело мессии.
– Всякая плоть… трава, – задыхаясь, проговорил Степан. – А всякая трава гниет… и удобряет землю. И на перегное прорастают новые всходы. Так и я взойду… на твоей плоти, Захарушка. И восход мой будет красен.
Он сунул руку в растянутую утробу. Не глядя и стараясь не дышать, отодвинул скользкий бледно-сизый кишечник и вытащил печень и сердце. Ножом пользоваться не пришлось: патологоанатом уже отделил органы, изъял образцы, а потом сложил, что осталось, обратно в брюшную полость.
По ставням стегнуло огненной плетью. Белизной озарило неподвижное лицо старика, высветило внутренности и кости. Степан вздрогнул, покачнулся на пятках, но не выронил ношу. Отодвинувшись, уложил по обе стороны от мертвеца приготовленные дощечки, и слева положил сердце, а справа – печень.
– Как вода дождем к земле опускается, потом в тучи возвращается, так и сила ко мне притянется, у мертвого не останется. Дело первое…
Церковь потряс громовой удар. Стены содрогнулись, и тени хлынули с потолка. Степан зажмурился и вытащил из-за пазухи пузырек.
– Из сухих костей, из черного праха, из белого дыма придет сила. Слово мое, и оно крепко. Дело второе.
Вытряхнул из пузырька измельченные сухие травы, потом чиркнул спичкой и поджег смесь. Заклубились дымные космы, потянуло горелым мясом, и за стенами завыла-зашумела буря, посверкивая молниями сквозь заколоченные окна. Степан снова взял скальпель и тщательно обтер его о саван. Тени упали к ногам и заелозили по доскам, словно шептали:
«Не медли! Накорми нас!»
Степан полоснул лезвием по раскрытой ладони. Острая боль прострелила до локтя, но Черный Игумен подавил вскрик. Выпрямившись, он пошел противосолонь, поочередно стискивая раненую руку над расставленными вкруг свечами. Кровь капала на дощатый пол, и падали с одеревеневших губ глухие слова:
– Забираю глаза, чтобы видеть невидимое. Забираю уши, чтобы слышать далекое. Забираю пальцы, чтобы держать бестелесное. Забираю сердце, чтобы оживлять мертвое. Забираю печень, чтобы обуздать злое. Забираю язык, чтобы нести Слово… – Степан вернулся и встал над запрокинутым лицом старца, выдохнул в клубящийся дым: – Забираю силу – отдаю благодарность. Дело третье, свершенное.
Кровь из сжатого кулака капнула на сомкнутые губы мертвеца. И в то же мгновенье затрещали под напором урагана старые сосны и деревянные кресты. Молния опалила окна, и старец разорвал намертво скрепленные губы и выдохнул в оранжевый полумрак:
