Ему казалось, что в кромешной темноте и дыму клокочет желтое пламя. Оно облизывало стены, растекалось вверх и в стороны, глодало доски, окрашивая их в уголь. Углем станет и Павел: мертвый брат, наконец, дотянулся до него через годы, и здесь, в Богом забытой деревне, пришел отплатить смертью за смерть.
– Нет, нет!
Он выполз из куртки, как змея из кожи. Почудилось, что наверху прокатился грохот и кто-то знакомым голосом, срываясь, закричал ему:
– Дя-дя-а! Дядя Паша!
Дымная лапа облепила лицо. Павел закашлялся – тяжело, муторно, до рвоты. Слюна потекла по подбородку, по щекам – слезы. Руки тряслись, обматывая куртку вокруг головы, и теперь окрик прозвучал глуше:
– Дяд… Па-ша! Сюд… а! Ну!
– Я здесь, здесь! – замычал Павел в пропитавшуюся дымом ткань. Он вскинул руки и слепо зашарил по стенам: дерево, дерево, труха, копоть…
Горячие пальцы поймали его ладонь, сжали:
– Скор… эй!
Потянули на себя. Павел собрал остатки сил и прыгнул. Одной рукой ухватился за доски, второй – за плечо спасителя. Боль устремилась от лодыжки вверх. Павел зарычал по-звериному и рванулся снова. По спине царапнули чужие пальцы, сграбастали рубашку в горсть, дернули со всей силы.
«Скорее! Скорее! Скорее!»
Павел подтянулся на руках. Брючина зацепилась за ржавый гвоздь и треснула, где-то совсем рядом лопнуло стекло. Вскрикнув, оглушенный Павел повалился ничком и пополз, обтирая живот о дощатый пол. Кто-то помогал ему, причитал, тащил за куртку. Павел не слышал ничего, кроме гула огня и визгливых гитарных аккордов. Дым разъедал легкие, страх подгонял:
«Скорей, скорей!»
Подальше от искореженных машин, автострады, крови, дыма, погибших родителей и брата…
– Дядя Паша! Ну твою-то маму! Живой?
Его тормошили за плечи, пытались выпутать из куртки. Павел выдохнул и снова вздохнул – длинно, со свистом. Воздух все еще пах дымом, но уже не был столь едким и душным, мокрую спину оглаживал ночной ветер.
– Ж-жи… – прохрипел Павел, сдернул куртку и зашелся в кашле, сплевывая желтую слюну и сгибаясь пополам. Легкие драло наждаком, глаза нещадно резало, и сквозь слезы Павел различил перепуганное лицо Кирюхи.
– Ну, ляха-муха, слава те, Господи! – пробормотал пацан и размашисто перекрестился. – Ну, дядя, думал, конец тебе!
Павел разогнулся и вытер рукавом лицо. Желтое зарево полыхало, растекаясь по крыше, жадно пожирая бурьян. Земля тряслась от топота ног, тряслась пожарная машина, трясся сам Павел. К дому старой Латки подтягивались люди, одинаково черные, будто вымазанные сажей. Визжала женщина:
