– Дай только выбраться! – прохрипел Павел и выругался. Обтер фонарик о куртку, зажал между зубов, подтянулся, поднатужился и обеими ладонями уперся в доски над головой, как в гробовую крышку. Они загромыхали, подскакивая от ударов, но не поддались.
– Ч-черт! – выцедил Павел и прислонился спиной к стене. – Я все равно… все равно выберусь… узнаю… не поздоровится!
Фонарик подмигнул беспечным глазом, блеснул панцирем черный жучок и, выбравшись из щели, быстро-быстро побежал вниз.
– Черт, – повторил Павел и обтер взмокшее лицо.
Ори, не ори, а никого не дозовешься. Над Доброгостовым текла весенняя ночь, вдали перекатывался гром, лаяла соседская собака. Никто не услышит запертого в ловушке Павла, никто не придет. Разве что бабка Матрена спохватится, не получив плату за постой. Да еще Кирюха…
– Кирю-ха-а! – во всю мочь заорал Павел и, собрав силы, обеими кулаками грохотнул в потолок. Доски подпрыгнули, что-то тренькнуло снаружи, сквозь щели потянуло дымком.
Павел задышал через рот, обводя подвал лихорадочным взглядом. Пульс колотил в висках. Кровь ударит – и схлынет, ударит – и схлынет. В слуховом аппарате потрескивало неприятно, страшно.
– Лю-ди! Сюда! И-эх!
Подпрыгнул, ударил плечом, потом кулаками. Кожа – в кровь, лодыжку будто опустили в крутой кипяток, и из щелей меж досок ползли сизые дымные струйки.
Павел окоченел. Какое-то время стоял, пошатываясь, хватаясь за воздух и обводя блуждающим взглядом полумрак: тот наливался сизым маревом, качался, туманно плыл. Все нестерпимее тянуло гарью, все отчетливее трещало в Пуле – не шум электрических помех, а отголосок пожара. Павел замотал головой и поднял ладони к ушам, и в то же время внутри черепа взревели гитарные рифы.
Паника подожгла его изнутри, как сухой валежник.
Глухо вскрикнув, Павел плечом врезался в полки. Трухлявое дерево хрустнуло, сорвалось с ржавых гвоздей. Фонарик закрутился под ногами, по-змеиному стреляя желтым языком. Подвал завертелся каруселью: свет – тьма, свет – тьма. Павел ударил в потолок еще. И еще раз! Доски трещали, шатались. Дым валил клубами, и где-то далеко-далеко – за стенами сарая, за городом, в другой жизни – неслась пожарная машина, хрипя и надрываясь сиреной.
Задыхаясь и зажимая пальцами нос, Павел стянул куртку. Собачка цеплялась за ткань, рвала молнию. Руки тряслись, и Павел путался в рукавах.
«Смерть! Смерть! Сме-ерть!» – ревели в голове басы.
«Нет-нет-нет-нет!» – болезненным стуком отзывалось в груди.
