Пили в тишине, не чокаясь, и Павел, обуваясь, услышал от двери:
– Так где же похоронили горемыку-то?
– На старом кладбище. А где точно? Не говорят, окаянные.
«Надо спросить у Лели», – решил Павел и вышел за порог.
Сумерки легли под окна, вывернув сизое брюхо. В отдалении порыкивал гром, но гроза обходила Доброгостово стороной, и тугие тучи скользили мимо, унося подальше от деревни червивые клубки молний.
Павел спугнул жмущуюся к забору парочку и чужим трескучим голосом попросил закурить. Коренастый парень молча протянул мятую пачку. Павел вытащил сигарету, машинально сунул во внутренний карман, к блокноту и обломку карандаша, выровнял их пальцами – одно к другому, проверил, на месте ли Кирюхин фонарик и камера.
В деревне не заблудишься: ориентиром служила маковка Троицкого собора. Бойко отзвенели колокола, оповещая окончание вечерней службы, эхо еще долго дрожало и переливалось в вечернем воздухе. С гиканьем по улице пронеслись мальчишки, швыряясь друг в друга комками глины. На них сердито прикрикнула мимо проходящая женщина и скользнула по Павлу виноватым взглядом. Он сдержанно улыбнулся и повернул от церкви налево, к почте. Вот магазин, а там уже видна продавленная крыша, до конька поросшая бурьяном.
Дом старой Латки.
Павел прогулялся по грунтовой дороге дальше, к лесу, изредка делая снимки и пережидая, пока опустеет улица. Он не сомневался: Латка водила дружбу с местным колдуном Демьяном и знала, откуда пришло загадочное Слово. Надеялся, что другие записи, о которых болтал Кирюха, прольют свет на темное прошлое деревеньки.
По грунтовке протрясся грузовичок прямо к дому Лешихи. Из кабины, кряхтя, вылез мужчина в низко надвинутой на лоб кепке и боком протиснулся в калитку. Забрехала Лешихина собака, окно подмигнуло желтым глазом, дверь быстро отворилась и также быстро захлопнулась: хозяйка приняла гостя, и улицу объяла долгожданная тишина. Нащупав в кармане фонарик, Павел крепко его сжал и, оглядевшись, спиною ввалился в бурьян.
Дом – не дом, трухлявая глыба. Из нее, дырявя крышу, перла молодая поросль. Павел зажег фонарик, и оранжевый луч полоснул по голым окнам. Стекла давно побили мальчишки, лишь кое-где топорщится колючая бахрома. Под ногами хрустнули битые черепки, и Павел замер, сразу же выключив фонарик и испуганно глядя по сторонам. Темнело быстро, крест Троицкого собора перечеркивал небо; далеко, над растрепанной гривой тайги, утробно ворчала гроза. Под козырьком Лешихиного дома покачивался фонарь, и тени врассыпную катились через улицу, ныряли в бурьян, подальше от света и жизни.
