Павел задумчиво хмурил лоб, тер нижнюю губу, смакуя на языке табачную горечь, пробурчал под нос:
– Интересно, с чего Игумена туда потянуло? Почему не в дом старца?
– Значит, в доме старца ему искать нечего, – ответил Кирюха, и зрачки беспокойно вильнули.
– А в доме Латки? Да еще год спустя? Выходит, там есть, чего?
– Выходит, есть.
– Что-то ты мне не договариваешь, – сердито сказал Павел, как обрубил, и хлопнул ладонью по одеялу. – Выкладывай начистоту! Уговор, помнишь?
Кирюха быстро закивал, полез за пазуху и выудил грязную тряпицу.
– Вот, дядя. Доказательство прихватил, да не одно.
Развернув тряпицу, он вытряхнул на одеяло что-то серое, иссохшее: вытянутые лапки, пятнистое брюхо. Сушеная жаба!
Павел брезгливо отпрянул.
– Где взял?
– В подполе, куда провалился, – понизив голос, ответил Кирюха. – Чернота была, как в трубе. Я сначала шевельнуться боялся, думал – Степан найдет, не поздоровится. Потом рукой-ногой дернул – вроде, цел. Сел на задницу, внизу – доски. И пахнет гнильем и лекарством. Странно так, дядя. Я зажигалкой щелкнул и увидел… – он придвинулся еще, зашлепал губами, по слогам вышептывая то, что не нужно слышать никому, и чтобы понял только Павел: – Там пол-ки. Как у нас в пог-ребе, куда мать со-ленья ста-вит. И тоже бан-ки, банки… Я взял од-ну, думал – огу-рцы после Латки оста-лись, толь-ко не огурцы там бы-ли, а кос-ти!
– Кости?
Кирюха хлопнул себя ладонью по губам, качнул головой: тише! Потом взволнованно облизал губы и продолжил:
– Не знаю, звериные или… чело-вечьи. Жутко, дядя! А в другой суше-ные жабы. А еще тетради… – Кирюха выудил тугой рулон, расправил на постели. Края давно истрепались, пожелтели, клеенчатый переплет шел пузырями. – Гляди сам, а никому не показывай. Ух, я страху натерпелся, пока из подпола вылезал и обратно бежал! Огородами да вкруг!
– А Черных? – спросил Павел, быстро пролистывая тетрадь. Кирюха вытянул шею, кося любопытным глазом на каракули, пестреющие «ятями».
– Черных ушел, наверное, – неуверенно ответил мальчишка, и его слова теперь текли через странные фразы, едва разбираемые Павлом: «Встану язъ рабъ Божій (имя рекъ) благословясь и пойду перекрестясь въ чистое поле подъ красное солнце, подъ младъ свѣтелъ мѣсецъ, подъ частыя звѣзды, мимо Волотовы кости могила…»[1]. На последнем слове Павел вздрогнул и захлопнул скользкий переплет, выхватывая Кирюхино: – …спугнул его кто-то или нарочно отвлек. А там и люди со службы пошли. Я хотел сразу к тебе, дядя! Прибежал – тебя нет, нах! Вот, дожидался.
