— Девочки, домашнего вина?
С вином пошло лучше, хотя оно напоминало бражку. Если поначалу действо стыдливо отдавало школьной декламацией, то теперь уже рвалось и летело, как парус на ветру. Что-то делалось с пространством — оно становилось легче и прозрачней, свет от дохлой лампочки сеялся ярче, ветер не то чтобы стих, но виноградной плетью поигрывал уже не так грубо. К двум часам ночи в разрывах облаков показались звезды.
Алена проснулась и услышала монотонный шум. Море шипело, звук бился в окно с почти материальной силой. Глаза можно было бы и не открывать — погода стала только хуже. Она подошла к окну — меж недостроенными домами виделось соленое озеро с неопрятной шершавой водой, как бы припорошенной серым пеплом — мертвый рудимент Меотийского болота, тоска угасания, комариный рай. Но валяться с утра в постели — удовольствие тоже редкое, поэтому ей захотелось насладиться сначала и этим. В тумбочке нашлась книга — потрепанный томик Грина. То ли Ира подсовывала его жильцам как элемент местной экзотики, то ли читала сама, уединяясь в этой казарменного вида комнате — но сейчас такое чтение было кстати. Книга сама открылась на любимом месте — капитан в лавке выбирал материю для парусов.
Этот совершенно чистый, как алая утренняя струя цвет являлся именно тем гордым цветом, который разыскивал Грэй. В нем не было смешанных оттенков огня, лепестков мака, игры фиолетовых или лиловых намеков, не было также ни синевы, ни тени… Он рдел, как улыбка, прелестью духовного отражения.
Светка дрыхла как сурок, что вполне простительно для человека вольной профессии, привыкшего писать ночами. Рыжие пряди рассыпались по подушке, стекали на худенькое плечо. Будить не хотелось. Но через час Алена захлопнула книгу и растолкала подругу.
Дела их ждали все те же — очередная серия постирушек и готовка обеда. Масло отстирывалось плохо, но процесс шел. Дождь шел тоже, иногда очень даже бурно, но с регулярными перерывами. Въехавшая с утра семейка новых жильцов сновала с кухни в комнату, нестарая тетка в ситцевом халате гремела посудой, жарила рыбу, поносила мужа, погоду и все на свете, на этом фоне вчерашние посиделки казались нереальными. Жизнь брала свое буднично и монотонно, будто хотела доказать, что куда ни беги — все одно. Но исконная женская привычка ощущать ткань бытия пальцами, нежными познающими прикосновениями, делала нетрудным любое привычное действие. Тактильная ласка белой глины, острые уколы розовых шипов, щекотные касания мыльной пены, твердость ножевого лезвия и зернистая мякоть помидоров — во всем было блаженство слияния с плотью мира. И все же после обеда вдруг показалось, что дворик, окруженный глухим забором, надоел до смерти — захотелось на волю. Даже глина не пугала. Решили гулять по берегу, пока не стемнело.
