«Аки посуху!» Аристархов бросил вертолет в стремительно сужающееся ущелье. Огромный белый пеликан, должно быть, промышлявший по своему пеликаньему обыкновению рыбой, испуганно полуснялся с воды, полуперебежал-полупролетел, теряя пух, в прибрежную осоку.
Больше всего на свете Аристархову хотелось бросить штурвал, закрыть глаза. Но он почему-то был уверен, что принявший крестную муку Господь не одобрит подобного безволия. Поэтому Аристархов, стиснув зубы, вцепившись белыми костями пальцев в штурвал, распахнув до лобной боли глаза, взялся заваливать машину набок, так как уже высекались винтом о скалы не искры, но целые огненные снопы, как будто не винт, а точильный круг вращался над вертолетом и кто-то затачивал о него невидимые нож, кинжал, а может, ножницы.
Справа в скалах раздался взрыв. Другие скалы смягчили ударную волну. Вверху сквозь искры и клочья пены промелькнул «Мираж». Аристархов теперь только успевал уворачиваться от бросающихся на него с обоих берегов скал. Как вдруг достаточен сделался пролет. Впрочем, не успел Аристархов перевести дух, пролет взялся сходиться конусом. Заорав, Аристархов на форсаже бросил машину вверх, так что застонала стальная клепка, а когда понял, что этого мало, невозможным, единожды в жизни удающимся приемом поставил вертолет на попа и эдаким вертикальным морским коньком — на трясущемся хвосте — не вылетел, но как бы железным ботфортом на одну ногу выступил из речного ущелья в раскаленное небо, где уже не было ни райского золота, ни «Миража», вообще ничего.
Только сейчас Аристархов обратил внимание, что на коленях у него Жанна. «Не бросишь?» — вдруг спросила Жанна. «Никогда», — ответил Аристархов. «Женишься?» — всхлипнула она. «Женюсь», — сказал Аристархов.
Аристархов легко и естественно выучил немецкий, так что приходилось скрывать, потому что сослуживцы подозрительно косились, когда он вдруг вступал в разговор, желая прояснить их отношения с продавцом на развале или с контролером в автобусе.
В Афганистане Аристархов был смугл, темно-рус, в резко очерченном его лице определенно проступало что-то жестоко-восточное. Закрути вокруг головы Аристархова чалму, посади на верблюда, и готов средней руки вождь суровых белуджей.
В Германии же Аристархов стремительно посветлел, черты лица разгладились, на подбородке появилась ямочка. Одним словом, вместо вождя белуджей — молодой Вертер.
«Да ты прямо какой-то русский всечеловек!» — воскликнул однажды генерал. В Афганистане Аристархов лихо переводил генералу с тюркских. В Германии — с немецкого, так что, летая на персональном вертолете над Саксонией и Тюрингией, генерал не брал с собой переводчика, довольствуясь Аристарховым. Бундесверовские чины принимали Аристархова за русского немца. Один заметил, что он говорит на бездиалектном немецком, что большая редкость для Германии. Так что Аристархову вполне по силам было сделаться немецким всечеловеком, всенемцем.
