— Скорее, скорее! Мой милый, мой маленький, не будем терять ни минуты!
Мы довольно неуклюже побрели к постели и, упав в нее, слились. Потом я быстро ослаб, а она только начала гореть, и когда я затих, она набросилась на меня, как рысь. Целый час она тискала и щипала меня, и даже расплакалась, но потом так остро женственно всхлипнула, что я воспрянул. Потом ей захотелось танцевать, и мы танцевали на мягком ковре голые, и казалось, что мы одного роста и что мы одно и то же, я это она, а она это я, две белые фарфоровые фигурки в густой темноте и в запахах мая. Лена говорила что-то о пении птиц, показывала мне китайские веера, благовония, статуэтки и умоляла увезти ее из Москвы в чудесный город Джанкой. У меня слипались глаза, я валился с ног от сна, но едва мы снова легли, сон улетучился.
Когда стало уже так светло, что можно было различать предметы, Лена уснула. А мне не спалось, я никак не мог обуздать свое сердце, которое брыкалось и рвалось из рук. Лена лежала рядом на спине, и я гладил ее грудь, колышущуюся под моей ладонью, трущуюся о ладонь твердыми сосцами. Когда на стене засияли желтые квадраты солнца, Лена проснулась и растолкала мою дремоту, испуганно шепча, что мне пора исчезать.
Было половина шестого утра, и когда я лез с балкона по веревке, кто-то уже шел по улице, но меня, кажется, не видел. Спросонья я сорвался и упал в палисадник, кусты затрещали, я вскочил и побежал вокруг дома, мягко топая босыми ногами. Когда я лез в окно своей комнаты, она злобно выбила рамой у меня из-под мышки ботинок, и мне пришлось лезть за ним обратно. Наконец я разделся в своей комнате, счастливо зевнул, втягивая в легкие ароматный, свежевыпеченный свет солнца, и прежде чем плюхнуться в кровать, я хулигански громко зевнул еще раз. Бабка за стеной заворочалась, что-то проворчала, через пятнадцать минут проснулся Юра и пошел мести двор, а еще через два часа меня разбудило злое бабкино скрежетание:
— Ты когда-то думаешь вставать ай не? Не для тебя будильник зынькал? Не пойдешь в школу? Тогда бери метлу да иди Юре помогай. Поднялся ты ай не?
В школе я сидел тихо и на всех посматривал с иронией. Ведь никто не знал, где я был и что со мной происходило этой ночью. На перемене мы, как обычно, курили с ребятами в туалете. Ребята несли всякую похабщину вперемешку с самой детской чепухой, какую только можно себе представить, а я все обдумывал, как бы мне намекнуть им, чтобы они хотя бы приблизительно поняли, что случилось со мной этой ночью. Я курил и не знал, как намекнуть, ну как намекнуть-то.
