— Залезу, — выдавил наконец я из своей отчаянно заколотившейся груди.
Ночью, когда все легли спать, я прощался со своей комнатой. Уходишь, сказала она. Ухожу, ответил я. Возьми меня с собой, попросила она, обхватывая меня мохнатыми лапами своей тьмы. Я не могу, сказал я, густо краснея, у меня свидание. Возьми, умоляла она. Пойми ты, не могу, лепетал я, виновато моргая, когда свидание, то это только два человека. Он и она, понимаешь? Ты, значит, он? — спросила она со злостью. Он, ответил я, не в силах скрыть счастья, и тихо полез через окно наружу. Не покидай меня! — закричала она, хватая меня за плечи оконными рамами. Я неслышно, как кот, спрыгнул и, крадучись, пошел вокруг дома по ночной Севилье. Под балконом Лены, в палисаднике, было темно. Я стоял в пьяном от весны кустарнике, и меня ни в жизнь бы никто не увидел. Я стоял долго и мог бы стоять еще сколько угодно, лишь бы не кончалось это редкостное, упоительное ожидание. Я густо потел, и от меня на полверсты разило одеколоном — у нас дома был флакон одеколона «Эллада», оставшийся еще с тех пор, когда моя мать Анфиса крутила роман с Иваном Расплетаевым; этою-то «Элладою» и разило от меня, особенно из-под мышек, куда я вылил по горсти, зная, что буду волноваться. Вдруг сверху вниз пошла веревка, тщательно приготовленная для того, чтобы по ней было удобно взбираться — крепкая, тугая, через каждые полметра размеченная узлами, чтобы не соскальзывали взволнованные ладони. Я быстро полез по веревке и лишь тогда впервые подумал, а вдруг все это издевка, насмешка? Достигнув балкона, я здорово втемяшился в него головой и едва не потерял сознание. Уже в полузабытьи я нырнул в объятья поджидавшей меня женщины и услышал в ухе теплый и влажный шепот:
— О Ромео, о мой Ромео, мой Ромео!
Мы поспешили с балкона в комнату, там было мягко и тихо, пышная постель пугала своим гигантским разверзшимся чревом. Лена была наряжена в шелковый китайский халат, скользкий под моими скользкими ладонями. Сердце колотилось во мне, как цыпленок, угрожая вот-вот пробить скорлупу грудной клетки. Горячие губы Лены все углублялись в мое ухо, истекая шепотом:
— Мой милый, мой смелый, мой Ромео, мой маленький властелин, мой храбрый мальчик, мой принц!
Тем временем она расстегивала и снимала с меня рубашку и прижималась ко мне краем груди. Меня стало трясти всего с ног до головы, колени готовы были подломиться. В комнате сладко пахло какими-то духами, глаза Лены мутно тлели во тьме. Я стал помогать ей раздевать меня, мы запутались и долго возились. Когда я был раздет, она легко сбросила с себя китайский халат, и он повис в воздухе, тускло фосфоресцируя, и в его свете я увидел, как прекрасно женское тело. Лена прильнула ко мне и зашептала, наклоняясь к моему уху:
