Из-за болей в сердце, не дававших ему уснуть всю прошлую ночь, Йегуда остался дома и сейчас сидел, прислонясь к перилам второго этажа, так, чтобы все пространство Двора, между ним и ковриком Михали, было у него перед глазами. Он положил на приподнятое колено листок бумаги и что-то сосредоточенно на нем писал. Женщины решили, что он ведет подсчеты для своего торгового дома, и вскоре вовсе забыли о присутствии сего ученого мужа. Михаль, встревоженная измученным выражением на лице своего сына, тоже навострила уши, чтобы не пропустить ни слова из сна Наджии. И Азиза, шикнув на Тойю с Мирьям, громко болтающих в аксадре, тоже уселась напротив Наджии, положила подбородок на ладонь и повернула к рассказчице то ухо, которое лучше слышит.
Наджия ущипнула двумя пальцами уголок рта, облизнула сморщенные губы и начала свой рассказ:
— Пришла она не в саване, а в сияющем свадебном платье. Влетела во двор, как голубка, и уселась возле меня, и я видела ее так ясно, как вы сейчас видите меня.
А Йегуда написал: «Какой смысл просыпаться поутру с чувством, что ты, как оглобля, которую откопали и вытащили из мусора никуда негодную?»
— Красива была моя бабушка, — сказала Наджия, — дедушка ее увидел и про все на свете позабыл. Это было в те времена, когда евреи еще платили султану подушный налог, чтобы освободиться от армии. Он был человеком состоятельным и не потребовал у родителей бабушки приданого. На руках ее носил. Она был короной в его волосах. Такая была моя бабушка, светлая ей память.
«И зачем ему, человеку, — писал Йегуда, — выходить из дома на улицу, где все вокруг подобны гвоздям кривым, и уговаривать покупателей, которые тоже как гвозди кривые, и просиживать свой век в торговом доме, набитом такими же гвоздями, которым самое место на свалке».
— Встань, внученька. А голос, как прохладная вода в суховей. Тебя пинают ногами, ты спотыкаешься и думаешь, что ты и правда всего лишь куча мусора. Встань, доченька, — продолжала Наджия.
«Боль режет, как ножом, и замораживает пальцы, — писал Йегуда. — Азиза, она как цветущий сад, а я у входа в него терплю поражение».
— Встань, внучка, могила выкрашена желтым, зеленым и черным. И она у подножия стены. Ты сразу ее узнаешь.
Взгляд Михали был прикован к сидящей внизу невестке. Она даже перестала прихлебывать свой сладкий чай, чтобы за звуком глотка не пропустить что-нибудь из речей Наджии. Женщины шикали друг на дружку, и Михаль тоже вместе со всеми окунулась в одно из тех волшебных мгновений, которые объединяют Двор в истинную семью, живущую по собственным законам и правилам.
