Однако больше всего пугала река, к которой она шла.
Еще чьи-то пальцы алчно тянулись к ее плоти, схватить, урвать. Но реагировать она не смела. Стоит ей обернуться, и это сразу подстегнет наглеца. Вон один, так и влип в нее сзади. Хорошо, что люди, перепугавшись взбесившейся лошади, надавили и оттеснили его прочь. Краешком глаза она ухватила его ухмылку. А еще еврей, Ямахом зовут. Неужели и Рафаэль так же вот распускает руки? Да уж наверняка, чего и спрашивать! Если любил хлопнуть ее по заднице и прийти в восторг от звука шлепка, и если женщины с ним вольничали, и он порой возвращался во Двор весь в синяках и ссадинах, будто из колючек выскочил, так как же, станет он держать руки в карманах! И снова, заливаясь слезами, она его проклинала. А плоть, страдающая от чужих щипков, тосковала по этим его внезапным атакам, умевшим распалить в ней пожар. «Кончается он! — сказала она себе. — Уже и проклинать скоро некого будет. А может, уже и кончился, если не вчера, так сегодня. Завтра-то наверняка. Мужчины и покрепче харкали-харкали кровью, да и померли. А хрупкий Рафаэль, он для этой прожорливой хвори легкая добыча».
Она чувствовала себя совсем потерянной. Вышла из дому, чтобы утопиться в реке, а теперь, видишь ли, похоть ее одолела, жаждет прикосновений собрата этих развратников. Напор толпы ни на минуту не давал задержаться, опереться на парапет, поразмыслить, и она все спрашивала себя, что же ей делать, когда мост будет пройден.
С той минуты, как исчезла в пыли пустыни машина, увозящая Рафаэля в Ливанские горы, ее мучили вопросы. А ответы, полученные из уст ее матери Наджии, звучали злобно. Та ненавидела Рафаэля еще с тех пор, как тот был подростком, хотя он сам о ней никогда не высказывался. Мать ее вообще не терпела обитателей Двора, всячески их сторонилась. А мужа своего Азури, отца Виктории, боялась, как плохой ученик боится сурового учителя. Этот мощный гигант занимал положение властелина и добытчика, прилежно и преданно заправлявшего всеми делами их семейного торгового дома. Его старший брат Йегуда, соблюдавший все предписания религии и отрастивший бороду, был слишком слаб и хвор, бизнес ему был не по плечу. Что же до Элиягу, отца Рафаэля и младшего сына Михали, то для него рутина была Божьей карой. Когда он запустил руку в казну их торгового дома, старшие братья прервали с ним всякие деловые отношения, но все же помогли ему открыть скромную переплетную мастерскую. А он как набрал маленько деньжат, тут же снял хибарку на какой-то фруктовой плантации, заперся в ней с братом Наджии Дагуром, музыкантом на кануне
