— Я думаю, наша московская конференция должна идти своим чередом, — прервал молчание Подбельский. — У нас ведь уже не стоит вопрос с поддержкой Советской власти, разобрались. А вот тем, что мы обсудим, как бороться с разрухой, мы покажем пример другим организациям. Ревцекапотель нас, несомненно, поддержит. Заодно и решим насчет третьего съезда. Вместе с ними решим.
Монтеры и техники уже лезли в кузов, устраивались там поудобнее, звали Бушкова. Он спросил:
— Вадим Николаевич, может, и вы с нами? А то садитесь в кабину, с ветерком домчимся.
Подбельский в нерешительности поглядывал то на грузовик, то на свой экипаж, черный, блестящий на солнце. Встал на подножку, крикнул кучеру:
— Возвращайтесь в Милютинский! Я с ними, в Кремль.
С того дня он почти ежедневно бывал в здании Судебных установлений, трехэтажном, с облупленной штукатуркой на лепных карнизах, давно не крашенном, но все же каким-то чудом хранившем свою былую величавость в мерном чередовании полукруглых пилястр, высоко поднятых над землей, и продолговатых, в углублениях, окон. Одним фасадом здание почти вплотную, через небольшой проулок, подходило под кремлевскую стену, под шатер Сенатской башни, а двумя другими, короткими, — с чугунным в затейливых узорах крыльцом и длинным тяжелым портиком — глядело на обширный плац, по дальнюю сторону которого высился собор Двенадцати апостолов и Патриаршие палаты, а еще чуть левее и дальше тянулась к небу колокольня Ивана Великого.
Ближняя к зданию башня, Спасская, была давно закрыта, в Кремль ездили через Троицкие ворота. За аркой, увенчанной большой иконой Троицы с погасшими лампадами, горбом стлалось булыжное пространство, неровное, обильно залитое талой водой, с месивом грязи и навоза в тележных колеях; на проезжавших и шедших пешком мрачно смотрели долгие стены казарм — в копоти, с выгоревшими во время октябрьского артобстрела окнами верхних этажей, а под стенами дыбились оглобли негодных повозок, полевых кухонь, на десятки метров тянулись завалы из бревен и груды битого кирпича.
Множество народа сновало по кремлевским улицам и проулкам, звонили колокола церквей, отмеряя время какой-то особой здешней жизни, но в Кутафьей башне, что ниже Троицких ворот, за мостом через низину Александровского сада, уже стоял строгий караул из латышских стрелков, охрана расположилась и на зубчатых стенах, у подъездов зданий, которые заняло правительство. Во всем этом чувствовалась уверенная, не терпящая промедления и разболтанности хватка управляющего делами Совнаркома Бонч-Бруевича.
