Алька намекает на случай, когда таможенники обыскали наши кастрюли с кашами и супами. В тридцатых годах бензин в Париже стоил дороже, чем за городом, и у въезда в город были специальные таможни.
— Борща стыдиться нечего. Не краденый! — возражает отцовский затылок.
— Idiot, crétin! — кричит вдруг отец в окно. У выезда из города образовалась пробка. Мы застряли в длинной веренице машин. Все терпеливо ждут, но одна машина пытается вырваться вперед и втиснуться в очередь перед нами. Сидя за рулем, отец научился сносно ругаться по-французски.
— Куда он лезет! — возмущается отец.
Высунувшись в дверцу, он продолжает ругаться. Но его словесный запас быстро истощается. Отец Явно терпит поражение: он начинает повторяться, кроме того, он плохо понимает, что ему отвечает противник.
— Дубина ты стоеросовая! — кричит он теперь по-русски. — Молоко на губах не обсохло, а за руль садишься!
Временный перевес на стороне отца. Молодой француз с модными усиками озадачен. Во вражеской машине, которая почти уперлась носом в крыло нашего «драндулета», сидят молоденькие женщины. Они смеются, разглядывая тарасбульбовские усы отца.
— Олух царя небесного!
Противник окончательно сбит с толку. Но отца не устраивает легкая победа.
— Маруся, переведи ему.
— Федя, прошу тебя, — умоляет мама. — Да пусти ты его вперед. Ведь здоровье дороже.
— Алик, переведи! — строго говорит отец брату, который спрятался за узлы с постельным бельем, красный от стыда.
— Да вы что, оглохли? Ну переведи ты! — Взволнованный, с возмущенно торчащими усами, отец повернулся ко мне.
— Не знаю, как будет по-французски… Олух — это идиома.
— Сам ты идиома! Переведи как знаешь!
— Ну… можно перевести не олух… а евнух царя небесного.
Высунувшись из машины, я учтиво поклонился дамам и помахал рукой французу, который опомнился и снова стал ругаться. Вежливо передаю ему вольный перевод отцовского приветствия. Девицы во вражеской машине покатываются со смеху.
— Что? Выкусил? — Отец трогает машину, но все же успевает показать фигу противнику. — Мы вашего Наполеона в шею выгнали! — кричит отец на прощанье. Он торжествует, он уверен, что этим все сказано.
Противник пожимает плечами и вертит пальцем у виска.
До самого Пуаньи, в течение примерно часа, мы слушаем рассуждения отца о том, что русский солдат спас союзников в мировой войне.
Когда отец вышел поутру в садик в своем старом темно-вишневом халате, завязанном на толстом животе тонким пояском с кистями, он увидел, как Алька бегает по дорожке и проделывает на ходу дыхательные упражнения. Я валяюсь в постели и слышу их разговор через открытое окно.
