— Что за глупая манера вязать узлы и узелки! — возмущаюсь я, укладывая в машину десятый узел. — Никто, кроме русских, так не делает. Навяжут узелков, а потом сами не знают, где что лежит, и начинают развязывать, завязывать, перевязывать. Почему не взять два больших чемодана?
— Не твое дело, — огрызается отец, бережно неся завернутую в платок большую кастрюлю со вчерашним борщом — «особенно вкусным». — Борщ в чемодан не положишь, а питаться в ресторане не буду, когда есть домашнее.
Численность узелков, кульков и свертков возрастает на праздники. Куличи, пироги, яйца и пирожки буквально выживают нас с братом из машины. Приходится отпихивать куличи и ставить на колени кастрюли с гречневой кашей или борщом, завернутые в газету и одеяло, чтобы не остыли. Хуже всего, когда мы везем тесто на пироги: оно или лезет из кастрюли или садится. Отец то и дело останавливает машину, щупает кастрюлю, прислушивается и нюхает крышку, открывать которую ни в коем случае нельзя.
И это при наличии в каждой деревушке ресторанчика, где можно вкусно и дешево поесть!
— Яйца курицу не учат! — обрывает нас отец. — Буду жить так, как хочу. За столом за обе щеки уплетаете, а помочь вам лень? Да и ваши французики сырную пасху уплетают дай бог!
Действительно, как-то раз на пасху у нас были мои товарищи, кажется, Анри и Эли. Отец стал их угощать сырной пасхой, и эта диковинная экзотическая пасха им так понравилась, что они съели изрядное количество. К великой радости отца, который с тех пор относится к ним с явной симпатией.
Но вот, кажется, все уложено. Отец колдует в моторе, брат крутит ручку, и «драндулет», подпрыгивая и пукая сизым дымом, увозит нас на дачу.
Поставив ноги на корзину с цветочной рассадой и косо примостив на заднем сиденье два складных полотняных шезлонга, я устроился на этот раз неплохо. Альке значительно хуже: на него то и дело валятся грабли, мотыга и секатор на палке, под ногами у него плещется «вчерашний особенно наваристый борщ». Из-за тюков с одеждой, подушками и постельным бельем, которые нас разделяют как стеной, я вижу, как брат ерзает на сиденье. Иногда при сильных толчках Алька задирает ноги кверху, чтобы борщ не забрызгал его новые модные светлые брюки. Наконец, не выдержав, он закатывает брюки до колен, оберегая их белизну, но жертвуя их безупречной складкой.
— Неужели нельзя обойтись без супа? — спрашивает Алька упрямый отцовский затылок, заросший короткими седеющими волосами. — Разве недостаточно было стыда на таможне из-за твоего борща?
