Серая безжизненная пустыня начиналась сразу за воротами. Плоская пепельная гладь без единого холмика, ни травинки, ни кустика. Будто огромное высохшее озеро, зажатое со всех сторон отвесными скалами.
— Где город?! — Капитан обернулся, смотрел на Пса растерянно, погрузившись в залежи пепла по колено.
— Пепелища на твоей карте нет, говорил же — старая она, с довоенных времен ещё.
— Что произошло?!
— Запретное пламя вырвалось. Остались от Вышегорья только пепел да слезы, сам видишь. Тишина и покой круглый год.
— Поэтому они воевать прекратили, что ли?! — выдохнул Капитан.
— Наверняка, иначе сражались бы до последнего и победили любой ценой. А тут разом и некому, и незачем оказалось.
— Вот же конченый, заставил себя убить! — схватился за голову Капитан. — Можно же было иначе… Заставил взять грех на душу, проклятье…
Горбун хлопнул следопыта по плечу и указал рукой на темную полоску где-то на полпути к горизонту.
— Туда идти не хочу, — покачал головой Пёс. — Проклятые места, никто из развалин Цитадели назад не возвращается.
— Что там? — спросил я.
— Ну, раз тут один п-п-пепел, — хмыкнул Левша, — значит, там точно слезы!
— С тебя двести пятьдесят монет, отец, — сказал Пес. — Вот оно Вышегорье, заплати и разойдемся, мне здесь делать больше нечего.
— Проведи нас в Цитадель, — потребовал Капитан.
Горбун сбросил с хребта сумки, придавил ими мягкий пепел, поставил поровнее и взгромоздился сверху. На лице его играла улыбка, всем своим видом он показывал, что никуда идти не собирается, с места больше не тронется без приказа Капитана.
— Благодарю за верную службу, парни, деньги у Горбуна, никого за собой не зову.
— Я пойду, — неожиданно встрял Левша. — Вместе до конца!
— И я с вами!
Кто за язык тянул, зачем впрягся — сам не знаю.
— Ладно, — вздохнул Пес, — будь по-твоему, отец.
Он прикинул направление, достал чекан и быстро нащупал рукояткой начало мощеной дороги, скрытой под слоем пепла толщиной в ладонь.
Выбрались мы на нее, двинулись дальше налегке, все седельные сумки оставили Горбуну. Только Пес свои потащил дальше, как настоящий скряга.
Шли вполне сносно, почти не пылили, приноровились. До места добрались быстро, встали за полверсты до развалин передохнуть, попить водички, осмотреться.
Баламуту, похоже, голову напекло, приплясывал он, будто по нужде приспичило, «ветками» махал невпопад, на оплавленные черные стены пялился шальными глазами, бубнил на разные лады заунывно:
— Да не убоюсь зла… не убоюсь зла… не убоюсь зла…
