— Чем вы все докажете, Батурин?
— Свяжу вас с Москвой. У меня специальное задание — связаться с партизанскими соединениями в Ржанских лесах. А чтобы вы мне окончательно поверили, вы должны связать меня с Ржанским подпольным обкомом. Мне нужен товарищ Корж, ему обо мне известно.
— Корж, говорите… Никаких бумаг у вас, конечно, нет…
— Стараемся обходиться без них.
Трофимов отвинтил крышку фляги, понюхал и сказал:
— Вот, возьмите.
— Выпьем, командир? Меня что-то лихорадит. — И Батурин сделал несколько крупных глотков и тяжело, шумно передохнул, вытирая подбородок ладонью. — Вот это дело, — сказал он. — У вас поесть найдется?
— Конечно. Вам нужно выспаться.
— Потом. — Батурин поглядел на часы. — Мне пора выходить на связь. Под вашим наблюдением, — быстро добавил он, — но это совершенно необходимо. Да, я вам уже говорил, что я инструктор-подрывник. Мины любой конструкции, взрывы любых сооружений. Это вас интересует?
— Конечно, — оживился Трофимов. — Это, пожалуй, интересует нас больше всего.
27
В детстве Батурин любил мороженое и часто болел ангиной, и не любил немецкого, которому с девяти лет начала учить его мать, прожившая десять лет в Берлине как сотрудница советского посольства. Английским он стал заниматься в спецшколе и в совершенстве им овладел. Но своим берлинским произношением он был целиком обязан матери и не раз потом с благодарностью вспоминал ненавистные уроки именно немецкого, потому что отсюда протянулась ниточка к тому, как он попал в тридцать седьмом в Испанию и как потом стал работать в разведке и встретил женщину, совсем непохожую на остальных. Потом она и стала его женой.
Весь перелет в Ржанские леса в самый разгар зимы, очень сложный прыжок ночью на лес, с дополнительным грузом — ему едва не вырвало плечо сучьями, и потом встреча с партизанами, все быстро забылось, и Батурина сразу захватила работа — никогда ему не приходилось так трудно, и еще никогда он так сильно не ощущал необходимость своей работы, потому что быть в Москве и представлять себе войну по официальным сводкам и донесениям — это одно, а встать лицом к лицу, глаза в глаза с этой войной — это совершенно другое.
Его не очень тепло встретили в отряде Трофимова, он и сам понимал, что является для них до поры до времени инородным телом, что же, ему не привыкать. Самое главное — работа началась, война, слава богу, начинает координироваться наконец не только немцами, но и нами.
Трофимов, внимательно слушавший его, усмехнулся (слово «нами» было произнесено Батуриным как-то особенно, было ясно, что в это «нами» он ни в коем случае не включал его, Трофимова, отряд), но Трофимов поверил самому важному — Батурин, несмотря на его упорное желание показать себя просто симпатичным, не слишком серьезным парнем, человек дела. Батурин всеми силами старался показать, что ему приятна и легка его работа, но Трофимов по этому разговору и многим другим понял, что это далеко не так. После знакомства с начальником разведки отряда Кузиным и его людьми, что тщательно скрывалось от всех в отряде, Батурин несколько дней знакомился с местностью на картах и планах, потом стал исчезать по нескольку дней под предлогом изучения объектов минирования на местах, а однажды, после шифрованной радиограммы из Москвы, поехал в Ржанск на базар, и строгая, еще молодая женщина из села Высоцкое, с которой он приехал в Ржанск, под вечер вернулась домой, распродав картошку на фунты и пшеницу стаканами, а Батурин остался в городе и жил там неделю, и потом вернулся в отряд мокрый, голодный и злой (уже начинало таять), и дал в Москву короткую шифровку, после чего завалился спать, не дожидаясь, пока принесут поесть.
