Она шла со стороны памятника патриарху Евфимию, медленно пересекая площадь, солнце, которое садилось над кабачком «Спасение», освещало ее с головы до ног, и она, вся сияя, двигалась в золотом ореоле.
Я не выпускал ее из поля зрения, пока она не поравнялась с моим окном. Миновав фасад, девушка повернула влево и исчезла из вида.
Стремглав ринувшись вниз по лестнице, я выбежал на улицу, — откуда только сила взялась в моем исхудавшем теле! Добежал до угла, окинул взглядом улицу, пересекающую наш бульвар, — видение исчезло, словно бы расплавилось в солнечных лучах. Я прислонился к уличному фонарю и только тут почувствовал, как бешено колотится сердце. Неужели это была галлюцинация?
Внизу, в подвальном коридоре я чуть не сбил с ног служанку моих хозяев, ядреную, уже испорченную провинциальную девку. Я обнял ее за талию, повернул лицом к себе и деловым тоном спросил, знает ли она девушку, которая живет где-то рядом, ходит в таком-то платье и на вид ей можно дать столько-то лет.
Она осклабилась и спросила, кто сохнет по этой барышне — уж не я ли, я ответил, что ею интересуется один мой хороший знакомый.
— Ну, тогда так и быть скажу! — сказала служанка, сделав вид, будто поверила. — Эта барышня живет в третьем доме от угла, где фонарь. Такой большой двухэтажный дом, желтый — за железной оградой, а впереди палисадник.
— Да? — с радостным нетерпением воскликнул я.
— А зовут ее Снежка, Снежана. Ее отец адвокат, через год едет в Англию консулом, и барышня каждый день ходит на уроки английского языка. Что скажешь?
— Скажу, что ты ангел, хотя и спишь с архитектором, обдуриваешь хозяйку!
На радостях я ее обнял — я был безмерно счастлив.
Потом пошел в свои хоромы, не раздеваясь, бросился в постель и закрыл глаза. Она была там, под ресницами. Шла ко мне, неся золотое сияние.
В этом подвале, напротив кабачка «Спасение», я жил еще с год — до новой осени. Моя дипломная работа была сдана — я написал тот самый одинокий колодец с «журавлем». Вокруг колодца, сколько хватает глаз, расстилается поле, а над ним — знойное, словно посыпанное пеплом небо. Слева на горизонте виднеются клубы дыма, они вздымаются в поднебесье, точно стаи воронов, вероятно, там горит село. Домов не видно, только клубится дым, зловеще освещаемый пунцовым заревом. А у колодца, возле рассохшейся колоды, сидит сгорбленная тысячелетняя старуха в черном платке, сухая, как земля вокруг и серая, как небо. Выцветшими от ожидания глазами она смотрит туда, где пепельный небосвод, словно огромный колпак надвигается на спаленную равнину.
