И многие, многие другие…
Они выли, цеплялись за руки, заглядывали в самое сердце, шептали о своей судьбе, о том, что их могло ждать, не вмешайся Олаф. Это было жутко. И несправедливо. Пусть у каждого своя правда, истина не может быть многоликой. Но как сказать об этом, когда перед тобой встают лица людей, которым твое вмешательство принесло одни страдания и муки? Юношу шатало. Не от ветра или колебаний моста — от собственного бессилия и бесполезности сделанного добра. Не жить с такой ношей, а отпустить колючие веревки, оступиться, полететь вниз — как тот посох, выброшенный Леттой за ненадобностью.
Уже почти не спасала мысль, что где-то впереди его спутница — ещё одна, которой он вызвался помочь. Не зря ли? Порождённая мостом мистерия явила другую реальность, где девушка давно повернула назад, испугавшись одинокого перехода — где она вполне довольна удачным браком. А что может ждать её в Темьгороде? Одинокое беспросветное существование среди отверженных этого мира, безрадостное и тягучее, как смола или радужно-перламутровая сигментная масса.
Олаф осторожно, словно в полусне, медленно отцепил одну руку. Удерживать равновесие сразу стало тяжелее. Тело кренилось под весом пожитков. А ветер, почувствовав новую забаву, вился вокруг, как глупый щенок, рвал то вправо, то влево, толкал в грудь. Юноша поднял лицо к небу. Причудливый узор облаков казался похожим на распахнутые створки ворот. Может, за ними мир Жизнеродящей и Мракнесущего? Попытался вспомнить слова молитвы, но их словно выдуло из головы. Даже боги не хотят его слышать.
— Просто пойте! — долетели слова, принесённые случайным порывом ветра.
Петь? Зачем? Каким-то краешком сознания Олаф понял, что слова обращены к нему. Что исходят они от живого существа, а не от коварного призрака, рожденного чувством вины.
— Пойте! Что угодно!
Неожиданный совет. Тем более, ни особого слуха, ни голоса у проводника не было. И песни приходили на ум только из раннего детства. Глупо. Но юноша все же запел. Сначала себе под нос, про нянькину пряжу, в которой заснул мышонок, про совёнка, не желающего летать, про ленивого молуха, увязшего в грязи по самые уши. А потом всё громче и громче, двусмысленные трактирные песенки — во все горло. Олаф орал исступлённо и дико, с выкриками и неподобающим визгом. Оказалось, при желании можно петь обо всем, что приходит в голову или видишь перед глазами. Без рифмы, без цветистых выражений, сравнений, эпитетов, гипербол. Например, про старый мост, качающийся под ногами, про небо над головой, про туман и ветер, подпевающий в ушах.
