— Ну вот, — улыбнулся Макук своей наивной улыбкой, — а ты прыгал.
— Простите, — выдавил из себя Борис.
— Чего там… — отмахнулся Макук. — Бывают случа́и.
Утром, сдавая мне вахту, Борис захлебывался от восторга:
— Ты знаешь, чиф, наш старикан, оказывается, дока. Ночью два раза брал место по светилам, второй раз уже когда он ушел с мостика, для проверки — и он прав. Вот это интуиция!.. Удивительно прямо-таки…
Весть о том, что Макук — эта кличка прилипла, кажется, навечно к нему — посадил второго штурмана в галошу, облетела кубрики и каюты моментально, а тут еще сам Борис поторопился стать популярным. Особенно восторгался Васька. За год работы на «Онгудае» он так и не научился магнитные курсы отличать на компасных, хотя Борька втолковывал ему это перед каждым заступлением на руль.
— Ребят, а ребят, — шмыгал он носом, — вот Макук дак Макук! Колдун!
— Точно, Вася, колдун, — язвил Брюсов, — морской колдун.
— А что? В старое время же бывали колдуны.
— Ну ты даешь, — вмешался его дружок, Мишка, — все одно как моя бабка. Может, перекрестисси?
— Эх, мережи, — вздохнул боцман, — тьфу!
Подходили к месту промысла, к Пяти Братьям — пяти торчащим из моря скалам, расставленным друг от друга на сто — двести метров. На заштилевшей поверхности моря маячили сейнеры. Вечерело. Красное зимнее солнце садилось за скалы, обливая их красными лучами.
— Знаете, парни, — говорил Борис, щурясь на Братьев, — эти штуки напоминают мне растопыренные пальцы сказочного дракона, который высунул лапу из-за моря и сейчас схватит солнце. Как здорово!
— Как у Айвазовского, — добавил второй механик.
— Да. А вот если бы вместо грязных сейнеров стройные бригантины… Паруса бы у них горели. Эх, черт возьми… Какие времена были: Роджерс, Шарки, Флинт…
— Понеслась душа в рай, — засмеялся Брюсов, — теперь не удержишь.
— Не смейся, Брюсов. Когда я смотрю на восход солнца или закат или по ночам ловлю звезду секстаном — мир для меня тесен. Так и ушел бы в тропические моря, к стеклянным айсбергам Южного полюса…
— Иди в торговый флот, — посоветовал Брюсов, — они везде лазят.
— Уйду. Клянусь головой акулы, уйду! Вот солнце сейчас сядет, и у меня в душе что-то пропадет… — Борисом нельзя было не залюбоваться: глаза светились, поглощая все кругом, щегольская фуражка на затылке, на губах блуждала тихая улыбка. И его курносый нос стал симпатичным, и веснушечки — милыми. — Хотите стих? — предложил он и, не дождавшись ответа, начал:
Плывет наш корабль по морям, океанам
