— А тебе сколько лет? — с сомнением спросил капитан. Уж слишком маленьким казался ему ребенок, чтобы так уверенно называть дни недели.
— Восемь. Во втором классе уже.
Сквира вздохнул. Его Остапу сейчас было шесть. С тех пор, как жена выставила капитана из дома, он виделся с сыном крайне редко. Отгоняя щемящее чувство внутри, Северин Мирославович попытался представить себе, способен ли его сын четко определять дни недели…
— В понедельник, — протянул он, — это когда убийство было?
— Нет, — девочка энергично помотала головой, помешав бабушке захлестнуть концы ленточки вокруг второго хвостика. — Убийство было в воскресенье. А человека я видела в понедельник до того. После школы. Я пошла гулять, а он за углом стоял.
— Часа в четыре, — вмешалась бабушка. — Мы Оленку не выпускаем на улицу, пока не пообедает и уроки не сделает.
Женщина закончила прическу и теперь осматривала результаты своей работы. На голове девочки красовались два роскошных белых банта. Оставшись довольной, хозяйка поднялась.
— Я чай принесу, я сейчас.
— Не надо! — обернулся Козинец, — мы скоро уходим.
Но бабушка уже скрылась на кухне.
— А что этот мужчина… дядя делал?
— Ничего, — ответила Оленка. — Стоял. К забору прислонился, пил пиво и ждал. Когда дедушка Орест вышел, он присел за кустами на корточки. А потом бутылку отбросил и пошел за ним.
— А тебя тот дядя видел?
— Конечно. Я же мимо него проходила.
— Он тебе ничего не сказал?
— Нет. Даже отвернулся.
— Как же ты его разглядела?
Девочка опять пожала плечами.
Сквира вздохнул. Следовало бы, конечно, радоваться. Первый свидетель. Свидетель, который на самом деле что-то видел. Но что именно он видел?
Победного разговора с Чипейко не получится…
Капитан поднялся и пошел к маленькому телефонному столику около двери.
— Позвоню… э-э-э… Рыбаченко, — бросил он Козинцу.
В трубке защелкало. Повисла тишина. Потом раздался длинный гудок.
— Это вы тому дяденьке звоните? — вдруг спросила Оленка за его спиной.
Володимир, у дома Геннадия Рыбаченко, 22:40.
Луна, пробившись сквозь тучи, на мгновение осветила тонущий в ночном сумраке переулок. Тут же облака затянулись, и вновь стало темно. Слабые пятна света, падавшие из окон домов, расположенных в глубине дворов, лишь подчеркивали безнадежную черноту улицы. Тишину разорвал приглушенный гудок тепловоза, с тяжелым пыхтением маневрировавшего на далекой железнодорожной станции.
— Опять нет, — сказал Козинец. — Стремный чувак!
Дом по-прежнему не подавал признаков жизни.
