— Хорошо, я пойду с вами, — Арендт слегка приобнял меня, и мы стали медленно подниматься вверх по широкой лестнице вслед за кряхтящим инвалидом.
— Откуда он? — спросила я. — Раньше мы его тут не видели.
— О, молодой человек давно живёт здесь, — улыбаясь, поведал доктор. — Занимается всей чёрной работой и ни на что не жалуется. Однако, ты права. Персонал старается, чтобы он не мелькал перед пациентами, поэтому обычно дальше флигеля его не выпускаем или даём задания в ночное время.
— Молодой человек? — изумилась я. — Он ведь выглядит, словно старик. Или вдобавок ещё и…
Как всегда, с моей несдержанностью я собиралась сказать нечто резкое, но сразу поняла, что это было бы невежливо и по отношению к Гийому, и к его покровителю. Потихоньку мне удаётся контролировать свою порывистость!
— Да, не скажешь, — грустно заметил мой спутник, когда мы после холла второго этажа пошли по коридору. — Ему около тридцати лет, десять последних из которых он угасает непонятным образом и умственно, и физически. Мы не смогли понять, в чём дело; Гийом противился лечению и вот до чего дошло. Даже родной брат отказался от него, и я взял бедолагу под опеку сначала к себе в больницу, а потом и сюда. Так он тут и живёт в удалённой каморке. Но, боюсь, ему уже никогда не обрести человеческий облик.
Мы остановились у одной из двух десятков одинаковых дверей, и доктор бесшумно толкнул её. Перед нами открылась светлая, просторная, хотя и со спёртым воздухом, комната. Труппе и раньше приходилось останавливаться здесь, поэтому обстановка была знакомой — три кровати, стол, кресло и стулья, платяной шкаф, небольшой камин. Широкое окно выходило на хвойный лес. В углу — дверь в ванную комнату, общую для двух смежных номеров. Гийом молча положил мою сумку у двери и замер.
— Всё, ты можешь идти, — мягко обратился к нему доктор.
Калека промычал что-то нечленораздельное и с шумом покинул помещение. В дверях он чуть не столкнулся с дядей Октавиусом.
Фактически, тот был для меня дедушкой, но у нас укоренилось именно такое обращение к старейшине семьи, главному директору и идейному вдохновителю бродячего театра. Ради благополучия нашего предприятия дядя, холеричный старикашка уже под семьдесят, не щадил ни себя, ни других. Среднего роста, седовласый, одетый, как правило, по-дорожному и одновременно по-деловому, он ни минутки не мог прожить без активного действия.
— Извини, Арендт, за задержку, — дядя присел на стул. — С Ребеккой произошло несчастье.
