Русаков, как всегда в этот утренний час, сидел в своей председательской комнате и подписывал чеки. Увидев Шеломова, спросил:
— Ко мне или ищешь кого?
— Надо поговорить, Иван Трофимович.
— Ну что ж, давай.
Игорь шел в правление с твердым намерением — потребовать у Русакова ответа, врет или не врет Васька Про́цент? Но в последнюю минуту раздумал: нет, надо начать издалека, выведать, что задумал председатель, а потом уже решить, что делать.
— Иван Трофимович, вот-вот сенокос начнется, а там и уборка. Я думаю, что на это время надо запретить ребятам без уважительной причины отлучаться в город.
— А если в городе концерт, новая интересная кинокартина? Это разве не уважительная причина? А если к брату, если к знакомой девушке?
— Но прогулы, Иван Трофимович.
— Прогулять можно и не выезжая из Больших Пустошей. И пусть лучше один-другой прогуляет, чем все будут чувствовать себя взаперти.
Игорь и сам понимал, что запретить поездки в город нельзя, но ему важно было проверить Русакова, а потому он продолжал настаивать:
— Но, Иван Трофимович, всякие разговоры идут по колхозу…
— Какие разговоры?
— Насчет того, что выпускники, мол, скоро разъедутся.
— Мало ли кому что взбредет в голову.
— И вы сами, помните, говорили мне? Кто из ребят хочет — может уехать…
— Я и сейчас говорю это. Пожалуйста!
— Вот видите, значит, не зря идет разговор.
— Хуже было, если бы говорили — никого никуда Русаков не отпустит. Не согласен? Вот видишь, у нас с тобой опять несогласие…
— А если мы вынесем постановление?
— Какое постановление? — насторожился Русаков. — Запомни, Игорь. Ни ты, ни я не можем быть хозяевами над людьми. Есть вещи, которые не вправе отнять у человека ни одно собрание, ни одно постановление. А теперь ступай. Из бригады звонил Игнат Романович. Беспокоился, почему тебя так долго нет.
Он проводил Игоря до двери, вернулся к столу и почувствовал себя выбитым из привычной колеи. Да, задали ему задачку ребята. За всю свою многотрудную председательскую службу Русакову не приходилось сталкиваться с такой. Что движет ребятами? А может быть, во всем виновата жизненная неопытность? Черт побери, не устарел ли ты, Иван Трофимович? Плохо стал понимать молодых, восемнадцатилетних.
Игорь вышел от Русакова, не узнав от него ничего нового. В сущности, и раньше председатель колхоза не скрывал, что никого из выпускников он насильно удерживать в Больших Пустошах не будет. Но сейчас, после намеков Игнашова и откровенной издевки Васьки Про́цента, Игорю стало ясно, что настроение Русакова известно всему колхозу. Надо скорей подавать заявление. Как только ребята решат вступить в колхоз, никто не пойдет к Ивану Трофимовичу за справкой. И в то же время у Игоря было такое чувство, что в разговоре с Русаковым он нашел для себя что-то большое, то, чего не хватало ему раньше. Ведь если честно говорить, то в их споре Иван Трофимович легко отбивал все атаки, в общем, вышел победителем, и все же ни в чем его не убедил и, наоборот, вызвал в нем чувство какой-то новой, не известной еще силы и внутренней решимости. И только когда Игорь уже был в поле, совсем близко от того места, где стоял их трактор и где его ожидал Игнат Романович, он понял то новое, что зародилось в нем. Шалишь, Про́цент! Шеломовцы никогда не струсят! Они останутся в колхозе — пусть даже вопреки своим личным интересам. Он был так уверен, что даже и мысли не допускал, а вдруг впереди его ждет поражение? Это его-то, на чьей стороне большая правда. Он не хочет походить на тех людей, у которых превыше всего свой расчет, личный интерес, завистливое «я». У таких нет чувства коллектива. Как это понять? Это надо ощутить. Это не я в тебе. Это вы во мне. Все! И в этом мое «я». Он сам путался и не мог понять, где «я» и «мы» переплетались своими корнями. Но теперь он знал, что важней всего в жизни носить в себе это «мы».
