– Прошу прощения, Элизабет, – ласковым хриплым тоном произнес Руперт, – ее вообще не стоило сюда звать! Полное отсутствие манер! Все эти глупости насчет жизни Гогена. Она явно просто одержима. Надеюсь, она вас не расстроила?
– Ничуть, спасибо, все в порядке, – проворковала я, просто излучая благодарность в его больших сильных руках.
Остальные гости издавали приличествующие случаю звуки, которые обычно возникают, когда происходит нечто скандальное и крайне неприличное. Шведская модель вышла из-за стола, подошла ко мне и сообщила, что Маккензи – настоящая сучка.
Свои часы я на обед не надевала, поскольку настоящая леди часов не наблюдает, но часы в зале пробили четверть часа, и я огляделась по сторонам в поисках Лоренса. Сходить вместе на вечеринку – отличная идея. Встав из-за стола, Новак подошел к закрытой двери, из-за которой появился манящий розовый свет, и объявил, что десерт будет подан в «тайном» погребе. Все пошли вниз по винтовой лестнице, откуда доносилась оглушительная музыка в исполнении Элиз Массони, стоявшей за диджейским пультом, установленным в гигантской бочке. Над небольшим танцполом висело множество дискотечных шаров, но вскоре танцевать остался один Руперт. Оценив публику, диджей безропотно переключился с берлинского андеграунда на «Blurred Lines». Я впервые видела Руперта на вечеринке и, после того как прошел первый шок, пока я наблюдала, как он делает реверансы в сторону шведской модели, решила, что лучше мне такого больше никогда и не видеть.
– Ну ты как? Не передумала? – спросил Лоренс, уже успевший устроиться на серебристом бархатном диванчике с сигаретой.
– Ни в коем случае, идем!
– Моя машина в конюшнях. Так что скажи, когда будешь готова.
– Ну погоди немножко, мне надо туфли переобуть. Давай через полчаса?
– Договорились! Выходи с главного входа, а потом налево после садовой калитки.
Взяв себя в руки, я таки вышла на танцпол напротив Новака, который махал руками, изображая вечеринку на Ибице. Меня хватило ненадолго, и как только прислуга стала разносить шампанское «Мафусаил» от «Крюг», я тихонько пошла к себе, неся в руках изящные босоножки на шпильке от Стюарта Вайцмана. Рядом с дверью я поставила пару ботинок и на всякий случай прихватила с собой пояс от висевшего в ванной халата. Потом я медленно пошла в сторону комнаты Маккензи, прислушиваясь к звукам набиравшей обороты двумя этажами ниже вечеринки.
Сначала я выключила свет в коридоре, потом очень медленно нажала на дверную ручку. Если бы это и в самом деле был настоящий загородный дом, то ручка бы скрипнула или не поддалась, но здесь все было сделано идеально. В комнате было темно, на лежащей на полу леопардовой шкуре горела ароматическая свеча «Диптик» да светился экран смартфона, отражаясь от черной шелковой пижамы Маккензи. Она сидела по-турецки, с берушами в ушах, и что-то бормотала себе под нос. Когда я приоткрыла дверь, она даже не шелохнулась, хотя из коридора стали слышны звуки музыки. В гостевом крыле, кажется, не было ни души. Медитация и массаж блуждающего нерва прекрасно успокаивают. Она заметила меня только тогда, когда я зажала ее тело между коленок, и ахнула от страха, но тут я резко повернула ее голову вправо, так что она уткнулась лицом мне в плечо, левой рукой я быстро нащупала нужное место за ухом и начала давить большим пальцем на небольшую впадинку. Маккензи пыталась вырваться, но я держала ее крепко, она была такая маленькая, ужасно крошечная, поэтому все ее попытки освободиться только измотали ее, а потом сердце начало останавливаться, и она окончательно перестала сопротивляться. Досчитав до шестидесяти, я почувствовала, как ее голова доверчиво уткнулась мне в плечо. Часы во дворе пробили одиннадцать. Она лежала у меня на руках, я в серебристом, она в черном – настоящая пьета́. Я отсчитала еще одну минуту и ослабила захват. Сильные антидепрессанты могут вызывать преждевременные дегенеративные изменения сонной артерии. Сердечный приступ. Изначально я думала повесить ее в душе на поясе от халата, но она была настолько пожилая и крошечная, что не стоило руки марать. Тело мягко повалилось навзничь, темные очки упали на коврик. Вдруг раздался шелест, что-то мерзкое внезапно упало мне на колени, и я чуть не уронила американку, но быстро поняла, что ее ярко-рыжий боб – на самом деле парик. Голова, прижимавшаяся к моим бедрам, была абсолютно лысой, всего лишь несколько прядей бесцветных волос и шелушащаяся кожа. Меня передернуло от отвращения, но потом мне в голову пришла хорошая идея. Сердечный приступ – это, конечно, хорошо, но пожар – гораздо лучше. Никто еще не спит, все успеют выбраться из дома, но здесь, в сельской местности, если мне повезет, к приезду пожарных от нее останется один пепел.
