А Якушкин побрел по бульвару к Пушкинской площади.
Смертельно не хотелось ехать домой. Там его встретит Лена с двухлетним Мишкой на руках. Если, конечно, не успела его уложить. Лена и спрашивать ничего не станет, по его глазам поймет, что потерпел он очередное фиаско. Потом на кухне, за чаем, она приступит к осторожным уговорам. Почему бы ему не вернуться в НИИБИОФИЗ? Или еще куда попробовать определиться по профилю. Ведь специалист он, каких еще поискать: отличные руки, английским свободно владеет, имеет компьютерную подготовку. Главное, подальше от этой проклятой литературы. Одни от нее огорчения и никакой радости.
Лена его любит. Понимает с полуслова. И человек порядочный. Но даже ей, любящей и все, кажется, понимающей, не объяснишь: тот, кто отравлен словно наркотиком, этим странным занятием, тот, кто увидел однажды рассказ, напечатанный под своей фамилией, тому, видно, излечиться не дано…
Бульвар кончился. Якушкин спустился в подземный переход под улицей Горького, переименованной в Тверскую. Поднялся наверх на противоположной стороне. У редакции «Московских новостей» толпился народ. Здесь в любое время велись бурные политические дискуссии. На все лады крыли верховную власть и отдельных ее представителей. Якушкин потолкался, послушал. Решительные речи ораторов, а также предлагаемые ими дерзкие проекты государственного переустройства настроили его на смелый лад. «Позвоню-ка я Сутеневскому домой, выскажу этому мерзавцу все, что я о нем думаю!» – такая пришла ему в голову идея.
Он снова вынул кошелечек. Там, как обычно, довольно было «двушек». В многотрудном процессе пристраивания собственных произведений Якушкину часто приходилось звонить по телефону различным людям, от которых это самое пристраивание вроде бы зависело. Дома у него телефона не было, никак не подходила очередь. Поэтому «двушки» для телефонов-автоматов он неукоснительно подкапливал.
Якушкин позвонил из автомата рядом с цветочным магазином. Детский голос ответил, что папы нет дома, будет поздно. Диверсия не удалась, и вконец огорченный Якушкин побрел дальше, вниз по Тверской. У булочной Филиппова что-то заставило его замедлить шаг. За стеклянной витриной он увидел очередь в кафетерий и вспомнил, что с утра ничего не ел. День прошел в беготне, из одной редакции в другую. В одной не оказалось нужного человека. В другой, хоть таковой и оказался, но был занят, принимал делегацию писателей из африканской страны, а после должен был вместе с нею мчаться куда-то на прием. В третьей попросили еще недельку срока, поскольку заняты были выпуском очередного номера и не успели прочитать… И, наконец, совсем уж печальный афронт в театре. В беготне, в сплошной нервотрепке, можно позабыть, что время от времени следует отвлекаться от забот о пище духовной и подкреплять физические силы. Забыть можно, но рано или поздно желудок напомнит… И Якушкин вошел в булочную Филиппова.
