Запрос СФБ, вспомнил вице-адмирал. Они хотят два «Ведьмака»? Будут им два «Ведьмака»!
IV
Линда, сказал Натху.
— Это не Линда, — возразил Гюнтер.
Глагол «сказал» был неприменим в случае с Натху, но Гюнтер привык. Мальчик не разговаривал в обычном понимании. Он даже не предпринимал попыток воспользоваться речевым аппаратом для коммуникации с отцом или нянечками. Казалось, он вообще не понимал, зачем люди разговаривают. Для нянечек хватало жестов и звуков, для отца…
Они беседовали с утра до вечера. Обменивались чувствами и мыслями, образами и понятиями. Для окружающих, а главное, для записывающих камер оба большей частью молчали или Гюнтер болтал о пустяках — добычей камер становилась мимика, пластика движений и словесная чепуха, не заслуживающая внимания. Гюнтер тоже уносил в клюве добычу — на всякий случай он дублировал беззвучные диалоги с сыном у себя в памяти, сохраняя беседы в виде реплик, как если бы те были высказаны вслух. Свои реплики он размечал условными знаками препинания, свойственными прямой речи, реплики сына оставлял без разметки. Метод позволял разносить информацию по разным «полочкам»: развернутые образы — отдельно, сухие «фразы» — отдельно. Больше всего это напоминало комментарии на полях книжных страниц. Вот и сейчас: Натху, словно мячик, бросил отцу образ — яркую, насыщенную, динамичную картинку — и уточнил простым определением: Линда.
Он слишком часто вспоминает Линду, отметил Гюнтер. Слишком часто, и мне это не нравится. Почему? Гюнтер не знал.
Энграмма демонстрировала открытый двуслойный космос — с изнанки и с лицевой, если можно так выразиться, стороны. С лица космос был черным, беспросветным, холодным. Вдалеке, усиливая тревогу, горели колючие искорки звезд. Тьма тянула ложноножки во все стороны, будто жирная клякса. В ее центре медленно вращался радужный волновой сгусток — флуктуация континуума. Судя по виду, точнее, по проецируемому настроению, флуктуация уродилась хищной. С изнанки, в галлюцинаторном комплексе, флуктуация оборачивалась здоровенной жабой, горой мышц, обтянутых пупырчатой шкурой. Местами шкура поблескивала, словно металлизированный доспех. Жаба сидела на кочке, постреливала языком и таращила глаза. В лапах, очень похожих на руки карлика, она держала вязаную шаль с бахромой. По краям шали были привязаны маленькие гирьки.
Сходство жабы с адъюнкт-комиссаром Рюйсдал было несомненным. Родись Натху карикатуристом, имел бы успех.
— Натху, это некрасиво. Ты меня огорчаешь. Во-первых, Линда не жаба. Она хорошая женщина, она тебя любит. Вон, ходит по два раза на дню. Играет с тобой…
