— Ее тебе колол Папа, — напомнил Тумидус.
Борготта угрюмо кивнул.
— В тюрьме. Помнишь?
— Иди ты к черту! Думаешь, мне приятно вспоминать?!
Он соврал. Вспоминать было приятно.
…барабанщик жонглировал синкопами, форшлагами и триолями; с какого-то момента Лючано танцевал, сидя на скамейке, танцевал, не двигаясь, а карлик делал ему татуировку. Настоящую татуировку бывалых сидельцев, мастера которой наперечет по всей Галактике. Он так и сказал карлику, и его чудесно поняли, загудели с одобрением, а карлик кивнул, выставляя наборный рисунок из игл в деревянной матрице. Никаких лучевых «жгучек», безыгольных инжекторов — ручная работа!
Ну и хорошо, кивнул карлик, а меня зовут Папа Лусэро. Сморщилось обветренное личико, рука, похожая на руку ребенка, пригладила седые курчавые волосы. Глаза крошечного мастера прятались за очками с очень темными стеклами…[1]
— Знаешь, что он втер тебе в наколку?
— Знаю, — тем же тоном, что и при разговоре о смерти антисов, отозвался Борготта. В углах его рта залегли глубокие складки. — Пепел. Когда мы возвращаемся из большого тела в малое, на нас остается пепел. Самая малость — помылся, и нет. Профессор Штильнер говорит, что это — погрешность при восстановлении исходника. Папа Лусэро утверждает, что это — пепел времени, горящего в звездах. Он оседает на нашей шкуре, въедается в нее. По-моему, они оба бредят.
— Ты ему должен, — сказал Тумидус. — Ты ему сильно должен.
— Иди ты к черту! — повторил Борготта.
Это значило что угодно, но только не призыв идти к черту.
— Ты и мне должен, — сказал Тумидус.
— Я? Тебе?!
— Посмотри на меня, — сказал Тумидус.
Борготта посмотрел. И увидел не военного трибуна, но штурмового легата. Казалось, он смотрит в перевернутый бинокль времени. Двадцать лет? День за днем; все они сгорели дотла, словно горсть минут, угодивших в огненное чрево звезды.
…гигантским поршнем башня ушла вниз. Когда она вновь поднялась, наверху стоял Гай Октавиан Тумидус в мантии с багряной каймой, наброшенной поверх мундира.
Зал затаил дыхание.
— Я рад приветствовать в этом зале надежду Отечества, его будущее! Могущество Помпилии, ее способность обеспечить своих граждан необходимым для процветания количеством рабов…
Борготта не сразу обратил внимание на пульсацию в висках. Проклятье! Знакомая боль подобралась незаметно, как наемный убийца. Теперь она уверенно распространялась от висков к темени и затылку, захватывая новые территории. Тараном ударила изнутри, смела выставленные преграды. Пламя вырвалось наружу, в нити, ведущие от невропаста к легату. Наполнило их, словно вода — резиновый шланг.
