.
В записке была использована цитата из статьи патриарха славянофильства И.С. Аксакова (февраль 1863 г.): «Неужели еще можно обольщаться надеждою – тронуть великодушием нацию, которая не хочет от нас ни казни, ни милости, ни гнева, ни великодушия, а только независимости и свободы (курсив мой. – С. С.)?»[441] То есть пятьдесят с лишним лет, прошедших между появлением этих двух текстов, нимало не смягчили остроту польской проблемы. Впрочем, эта острота была осознана русскими националистами гораздо раньше, в лице декабристов, начавших искать выход из русско-польского тупика практически сразу же после образования царства Польского в составе Российской империи. Таким образом, польский вопрос оказался «вечным», точнее, вековым (1815–1915) спутником русского национализма XIX – начала XX в., в некоторых отношениях заметно повлиявшим на его становление.
Это хлесткое словцо по поводу Польши «сделалось афоризмом в Европе»[442], русским ничего не оставалось, как с ним согласиться: «В Царстве Польском <…> многие патриоты склонны видеть нечто вроде чужеядного тела в организме, нечто вроде рака, который надобно не оставлять в организме, а скорее выделить из него»[443].
Здесь не место для рассказа о том, как территории Речи Посполитой становились частями Российской империи – в конце XVIII в., в результате ее разделов, и в начале XIX в., по условиям Венского трактата. Важно то, что к 1815 г. под скипетром Романовых оказались как принадлежавшие Польше в течение нескольких веков бывшие земли Киевской Руси (Правобережная Украина, Белоруссия), так и Литва и значительная часть собственно «этнографической Польши». Если последняя, «по манию руки» Александра I, образовала автономное царство Польское, то первые сделались губерниями империи, составившими ее Западный край.
Еще более важно то, что империя, проглотив столь аппетитный кусок, никак не могла его переварить, ибо в этом случае имела дело с осколками пусть деградировавшего и расчлененного, но все же великого государства, обладавшего многовековыми имперскими же традициями, развитой исторической памятью и национальной культурой. Дело не столько в том, что поляки не хотели становиться русскими (от них, в общем, этого и не требовали), а в том, что они не могли даже и мысли допустить, чтобы русскими сделались их бывшие украинские и белорусские «хлопы». То, что русскими воспринималось как колыбель их государственности и культуры, было для поляков важнейшим геополитическим трофеем, обеспечившим золотой век Речи Посполитой: «…вся Западная Русь (состоящая ныне из Украины и Белоруссии) – это пространство, которое привыкли считать своей национальной территорией и русские, и поляки»
