.
Идея восстановления Польши «в границах 1772 года» (то есть до ее разделов) властно владела умами практически всей польской социальной и интеллектуальной элиты: «…границы 1772 года – это есть пункт помешательства у поляков! Самые лучшие, самые расположенные к России, самые умеренные, живущие, служащие в России в продолжение всей своей жизни не могут согласиться, чтобы это не была (курсив автора. – С. С.) Польша, а Россия. Недавно случилось мне встретиться с одним старым знакомым [поляком] <…> Мы обнялись как братья. Но лишь коснулся разговор до западных губерний, он никак не хотел назвать их возвращенным краем, а все называл забранным (курсив мой. – С. С.)»[445]. Правда это или хорошо придуманная байка, но якобы комендант Варшавы генерал Круковецкий в 1831 г. на переговорах об условиях капитуляции выставил в качестве sine qua non… все те же «границы 1772 года»![446]
При всем внешнем безумии этой архетипической польской мечты, нельзя сказать, чтобы под ней не было никакой реальной почвы. Поляки в Российской империи – не только жертва русского национального проекта, «русификации», но и проводник собственного национального проекта, «полонизации», нацеленной на ассимиляцию славянского и балтского населения Западного края. И далеко не всегда второй проект находился в состоянии обороны, до 1831 г. он точно наступал и лидировал, опираясь на весьма серьезные социальные, культурные и даже политические ресурсы.
Во-первых, существовал некий прообраз польской государственности в виде автономного царства Польского с собственной армией, сеймом и практически стопроцентной польской администрацией: «До штурма Варшавы в 1831 г. русские, в особенности гражданские служащие, считались в ЦП на единицы. <…> Даже в столь скромном масштабе русское присутствие вызвало недовольство влиятельного А. Чарторыйского, и как таковая проблема русского чиновника на западной окраине правительством еще не ставилась. <…> ни в 30-е гг., ни в последующие два десятилетия сколь-нибудь значительных изменений в национальном составе чиновничества ЦП не произошло»[447]. Но и после мятежа 1863 г. и последовавшего за ним упразднения ЦП и переименования его в Привислинский край поляки сохранили очень весомые позиции в местной администрации: 80 % – в конце 60-х гг., 50 % – в конце 90-х. «Тотальная деполонизация управления не была исполнимой задачей: в конечном счете Привислинский край оставался польским культурным миром, польскоязычной в большинстве своем средой, а знавших польский язык русских чиновников было слишком мало»
