И вот показались первые ряды войска.
— Считай пеших, — прошептал Степан Мише, — сколько успеешь. — А ты, — обращаясь к Ваньке, — пушки. Я перечту конных.
Поток блистающих оружием воинов хлынул на Троицкую дорогу, попирая пыльными сапогами чужую землю, гордо и уверенно направляясь объедать, разорять, грабить, жечь и убивать незнакомых им людей, которые спокойно трудились в мирных селениях. Они ступали твердо и весело, радуясь своей недавней победе.
Трое лазутчиков, неотрывно смотрели на проходящее мимо войско, быстро считали. А воины все шли и шли…
Первыми проехали конные рыцари, украшенные малиновыми и белыми длинными перьями, которые торчали из блестящих шлемов, развеваясь на ветру. Позади шеститысячного Литовского полка дюжие битюги тянули шесть тяжелых пушек на больших железных колесах. Полк пана Стравиньского (сам он покачивался в седле во главе своих людей) удивил лазутчиков пестротой разноцветных кафтанов, украшавших польскую шляхту; ехали они, ничуть не заботясь о порядке, беспечно, задние наезжали на передних, завязывалась перебранка, паны, надрывая глотку, хватались за сабли, размахивали пистолями, пока толчея не рассасывалась. Семьсот копейщиков Марка Велемовского прошли четким шагом, ровными рядами, ощетинившимися длинными черными пиками.
Среди вельмож выделялся скромной одеждой человек на белом коне. Это был Ян Сапега, знаменитый полководец Речи Посполитой. И хотя Миша не знал, кто предводитель польских войск, он подумал, что им мог быть как раз тот пан на белом коне, который ехал, уставившись взглядом в одну точку, суровый, неприступный, с жесткой складкой в уголках рта.
Рота пехотинцев в сто человек прошла под обрывом в голубых кунтушах. За голубой ротой — люди ротмистра Дзевястовского — сто двадцать жолнеров (солдат); сотня всадников пана Мирского и сто пятьдесят — пана Кохецкого; вот будто красное пламя загорелось внизу — это шагали две роты в красносуконных кунтушах. Скрипели колесами тяжелые пушки, ехали конные гусары с двумя полковыми знаменами, шли семьсот пехотинцев пана Микулиньского. За ними ехали две тысячи конных лисовчиков, налегке, с короткими ружьями, рушницами, за плечами, с саблями на боку. Несколько часов тянулись войска. Замыкали длинную колонну пятьсот казаков, которые пели протяжную песню. Какой-то белобрысый казачок, ловко сидя на коне, выводил грустные слова про раздольные, синие степи, где волнуется под ветром седой, мягкий ковыль, про могучий, широкий тихий Дон; и сильные голоса очень ладно, без надрыва подхватывали вслед за запевалой, трогательно жалуясь равнодушному лесу. И так непривычно было слышать родную песню в чужом войске завоевателей, что лазутчики на мгновение опешили, перестав считать ратных людей.
