Только несравненный поэт делает и то, и другое. Все, что представляется необходимым философу, он воплощает в совершенной картине — в человеке, который делает то, что необходимо поэту, и так он соединяет общее понятие с частным примером. Я говорю "совершенная картина", потому что поэт являет разуму образ того, что философ дает в многословном описании, которое не поражает нас и не привлекает к себе взор души так, как образ, творимый поэтом.
То же и с окружающим нас миром. Кому под силу; дать человеку, который никогда не видел слона или носорога, точное представление об их цвете, виде, величине и особенных свойствах; кто может удовлетворить разум, жаждущий истинно живого знания, рассказом о роскошном дворце, его архитектуре, даже при условии, что человек запомнит его во всех подробностях? Но тот же человек, если увидит хорошее изображение животного или верный слепок с дворца, тут же без всякого описания составит о них свое суждение. Философ с его учеными определениями добродетелей, пороков, государственной политики и семейных отношений заполняет память многими непогрешимыми основами мудрости, но они тем не менее остаются для воображения и суждения человека темными, пока не осветит их говорящая картина поэзии.
Туллию [183] стоит многих усилий — и он не обходится без поэзии — заставить нас познать силу нашей любви к родине. Лучше мы послушаем, что говорит старый Анхис в объятой пламенем Трое [184], или поглядим на Улисса, который, упиваясь любовью Калипсо, все же горюет о том, что далек он от своей нищей Итаки [185]. Стоики говорят, что гнев — это временное безумие [186]. Посмотрите на Софоклова Аякса [187], который рубит и колет овец и коров, думая, что это греческое войско под предводительством Агамемнона и Менелая [188], и скажите мне, разве вы не получили наглядного представления о гневе, разве не лучше оно, чем имеющееся в сочинениях ученых мужей, где есть и описание его вида, и разбор его отличительных свойств. Присмотритесь, разве мудрость и самообладание Одиссея и Диомеда, мужество Ахилла, дружба Ниса и Евриала [189] не доносят своего ясного света даже до самого невежественного человека? И, наоборот, разве совестливый Эдип [190], скоро раскаявшийся в своей гордыне Агамемнон, убитый собственной жестокостью отец его Атрей [191], неистовые в честолюбии Фиванские братья [192], Медея [193], упивающаяся местью, менее благородные Гнатон [194] Теренция и Пандар [195]
