Влюбился тот Григорий в Люшу сразу, шально, нетерпеливо — и во время той же гулянки под шумок сбежал с ней, с черноокой вдовой (муж Люши еще задолго до этого угодил в тюрьму за приписки в лесхозе да с зоны не вернулся: то ли кокнули его там, то ли иссох в болезни). Словом, охмурила и увела Люша из-под самого носа у родной жены молодца Григория, которому еще и тридцати не сравнялось.
Уже с этого момента и выросли ноги разных толков: дескать, там еще, на гулянке, подсыпала Люша Григорию в чарку колдовского зелья, а дальше молодец уж стал сам себе не принадлежащий…
Жена Григория Анна — молодуха, сердцем тоже горячая, — в крик:
«Ах она, стерва! Не отдам Гришу! Меня вон двое пацанов за юбку тянут…» — да мужа назад было, со скандалом, с треском, в законную семью. Тут Люша воспользовалась своими колдовскими талантами во второй раз. Заговором окрутила брошенную женушку Анну, зазвала ее к себе в дом, напоила чаем, а может, и не чаем вовсе, а опять же зельем, а после посыпала ей дорогу — опять же по слухам — каким-то ведьминым средством. С молодухи Анны — вот чудо-то! — как рукой сняло всю любовь и все домогания к своему бывшему.
На бракоразводном суде Анна даже единой слезинки не пролила по нем, окаянном, хотя оставалась одна с двумя мальцами и вынуждена была съехать из дому, так как жила в свекровнином доме. А позже дело даже дальше зашло: дети перестали в Григории отца узнавать…
Однако свой злой дар пришлось Люше употребить и против самого Григория. Ярко вспыхнул он негаданной любовью, да вскорости прогорел: через пару лет житья на чужой стороне стал он тяготиться «пожилой» сожительницей своей и однажды сказал в запале:
— Шабаш, пожили!
По этому поводу слухи шли таковы, что действия зелья Люши хватило только на два года, а почему она Григория снова полюбовно не приворожила — загадка. Истинно уж: чужая душа — потемки.
— Шабаш так шабаш, — не супротивилась Люша, но глазами резанула своего неверного, а напоследок-то вместо любовного напитка напоила каким-то злодейским настоем и напрочь обессилила Григория по мужской части…
И год прошел после этого, и два прошло, и три, а никто Люшиному снадобью противоядия не подобрал. Григорий к тому же на Север на заработки подался, там стал сильно пить, обрюзг, опустился. Так и прожил свой недолгий век в одиночестве, время от времени находя утеху в кузнечном ремесле и неизменно — в стакане водки.
…Долго бабка Люша сидела насупившись, молча, боком к просительнице: видать, шибко ранили ее намеки на прежний черный грех.
