— Тебя еще тогда и на земле-то не было, а ты, вишь, тоже знаешь! — наконец сказала старуха в раздражении. — У людей язык без костей, мелют чего попало… А вот знаешь ли ты, была ли счастливой-то я? Погналась за счастьем-то сломя голову. Голову и сломала. Глядишь, не гонялась бы — и была бы счастлива.
Старуха поднялась с табуретки, оправила головной платок, искоса посмотрела на Тамару все еще колючим, непрощающим взглядом. А у Тамары в глазах по-прежнему заискивание и мольба. Тут, вероятно, бабка Люша рассудила так: тогда она семью разбила, а теперь ей предлагалось семью спасти — дело не худое, зачтется, коли Бог есть (икону в красном углу бабка Люша держала).
— Ладно, — шепнула она.
У Тамары гора с плеч.
Вскоре бабка Люша принесла из кухоньки, что была отгорожена от горницы печкой и занавеской, сложенный конусом газетный сверток, в нем — серая крупная соль.
— Вот, — сказала она. — Ручку дверей, где его полюбовница живет, натрешь этой солью. Потом три щепотки перед порогом сыпнешь. А остатки соли в землю зарой, подальше… Да так, чтоб не знал никто! — Позже прибавила, глядя в испуганно-счастливые глаза Тамары: — Поможет, если все верно выполнишь. Языком, главное, не болтай.
— Да разве я? Да неужели я… после такого? Я в долгу не останусь, — заикаясь, стала благодарить Тамара.
— Хватит! — Слов благодарности бабка Люша слушать не хотела. Скоренько выпроводила Тамару, попрощалась сухо. — Чтоб знать никто не знал! — наказала еще раз. — Да сама-то поумней будь. Поглядывай за мужиком своим. Изба веником метется, мужик бабою ведется…
Уже на улице, пройдя чуть ли не квартал, Тамара спохватилась: она забыла узнать у колдуньи, куда сыпать соль и какую дверную ручку натирать, ведь Курдюмова — из Ясногорска. Ехать туда, что ли? Но возвращаться к бабке Люше она не посмела, даже суеверно убоялась повернуть голову назад, оглянуться.
Бережно, словно какой-то драгоценный золотой песок, а не серую соль, несла Тамара кулечек в своей сумочке, боялась сумочку потрясти, в трамвае избегала толкучки. Однако чем ближе к своему дому, тем меньше уповала на волшебный кулечек с солью. «Насильно мил не будешь. Отважу эту студентку, отгоню, а любовь-то Спирина где? На привязи его держать? Где уж тут счастье-то?»
Нет, кулечек не избавил от сомнений — опять в душе делалось темно и тоскливо, как в кладовке без окон, когда там гасят свет, уходя…
* * *
Спирин был дома. Сидел на диване, смотрел по телевизору хоккей (это было одно из его мужских увлечений) и пил из большой деревянной кружки пиво, закусывая сушеными окунями. После нескольких неминуемых дежурных фраз Тамара устало навалилась на косяк в дверном проеме, сбоку наблюдала за мужем — и с чувством любви, и с чувством какой-то практической невозможности этой любви, словно впереди надвигалась разлука.
