В избе он задул лампу и спросил Еньку:
— Скоро стол сверстаешь?
— Счас, батюшко, счас. Все здесь. Что подать-то?
— Овсяного киселя. Да кипятку свеклой завари.
— Заварено, батюшко.
— Какой я тебе, к лешему, батюшко? — воззрился Арсений Егорыч.
Енька потупилась, потом подняла на него глаза в добрых морщинках:
— Не муж ведь… Как прикажешь, ты здесь хозяин.
— А! — сказал Арсений Егорыч, покачал рукомойник, плеснул себе пару раз на лицо, вытерся своим, в синих крестиках, рушником. — Ты, Енька, вспомни-ка лучше, куда я зеленую ту кандейку задевал, что чернявый оставил, когда вы с Полиной заявились.
— Канистру, что ли, батюшко?
— Канистру, — передразнил Арсений Егорыч, — все-то ты знаешь!
— Дак уж, — согласилась Енька. — На мельнице она, в притворе стоит. Масло машинное в ней. Забыл, батюшко?
— Ладно, стол справляй! Где Филька?
— Спит, болезный.
— Болезный! Бражку лопать он не болезный.
— Бог с тобой, батюшко, — сказала Енька и уронила нож.
— Ты чего это, безрукая? Ты чего мне мужиков кличешь? Мало их у тебя было? Знаешь какие ныне мужики? Подворье по бревнышку разнесут!
Арсений Егорыч стащил с печи Фильку и пошел к себе.
Полина все также спала на спине, улыбалась, и губы ее шевелились, будто она с кем милуется в эту минуту.
«С лейтенантом своим лелькается», — обливаясь черным холодом, представил Арсений Егорыч и сдернул с нее одеяло.
— А ну вставай, Пелагея, вставай!
Та было дернулась, но потом опомнилась, лениво потянула на себя одеяло и отвернулась к стенке.
— Ой же, рано еще, старый… Света нет… Да и устала я. Полежи рядышком, Орся…
Арсений Егорыч даже задрожал:
— Устала? С чего это ты устала?
Он, как змею, сорвал с себя поясной ремешок и ожег ее по выпуклому спокойному бедру.
— Устала? Пахала, поди? Жнитво истомило! Нагишом на мороз пойдешь!
Полина, плача и прикрываясь от него схваченной впопыхах одеждой, отступала к двери:
— Нечего меня держать! Сам, сам меня замучил!
— А ты и не рада! Живешь, как барыня, любишься досыта, и все те плохо! Я тя проучу, я тя научу!
Полина, сдернув с лежанки валенки, а с крючка полушубок, выскочила из комнаты.
Арсений Егорыч остыл, вдел обратно ремень, огладил волосы и, оглянувшись, перекрестился на Петра и Павла. Так уже бывало, что Полина убегала от него на чердак. Пущай на холодке выревется.
