— Что с ней будет? Стоит и крепчает.
Михаил присел за стол и сразу почувствовал, как в животе заурчало от вида дымящегося картофеля, соленых груздей, квашеной капусты, огурцов и куска ароматной буженины. Он сглотнул скопившуюся слюну.
— За знакомство, — поднял налитую рюмку Николай Викентьевич.
Михаил опрокинул в себя жидкость без слов, только почувствовал, что внутри него побежала теплая волна.
— Отведай, Миша, чем бог послал, а потом о деле. Давно, однако, я не был в столице. Большой театр, Александринский, Фонтанка, Невский.
— Меняется город, но мы в своем отделении видим лишь изнанку.
— Вот так всегда, я о возвышенном, а мне — о злодеях. Давай, Михаил, рассказывай, что привело в наши края.
Жуков начал с убийства на Эстляндской, о двухнедельных мытарствах по трактирам и харчевням, о Фадейке Косом и, наконец, о крестьянах деревни Самолва, об убитом Григории Еремееве и пока неизвестном Василии.
— Вполне в духе местных нравов, — разливал по рюмкам хлебное вино пристав, — если кто и уезжает на заработки, то непременно до весны, к посеву, а чтобы вернуться, так до Рождества, — он нахмурил лоб. — Нет, такого не бывало. Они даже на похороны не приезжают… Мыслишь ты правильно.
— Тогда посодействуйте, Николай Викентьевич.
— Сочту за честь помочь столичной полиции.
Теплая мягкая постель утопила Михаила в объятиях, и сон сразу же сморил его. Красочные картины теребили до утра своей непредсказуемостью: то питерские улицы, то дорога, то почему-то всплывало лицо Фадейки, и снег, снег, снег…
ДО САМОЛВЫ ДОБРАЛИСЬ к двенадцати дня, когда сквозь серое небо заглянули на землю золотые лучи солнца. Николай Викентьевич взял с собой двух помощников на случай, если придется везти назад преступника.
Как узнал сотский о приезде пристава, для Жукова осталось загадкой, но он встречал сани у околицы.
— Какие гости у нас, Николай Викентьевич, милости просим. Я уж распорядился баньку затопить, с утра вас ждем.
Удивлению столичного гостя не было предела.
— Антип Семеныч, — поднялся из саней пристав, — ты бы в первую очередь нас горячим чаем напоил, за ним мы и обсудили бы кое-что.
— Милости прошу, — с многочисленными поклонами сотский указывал, что, мол, проходите в мой дом.
Вокруг стола суетились три девушки-погодки, дочери Архипа Семеныча, расставляя не только стаканы, но и четверть с прозрачным как слеза запрещенным самогоном. Но пристав сделал вид, что не заметил нарушения, а Михаил тем более, не лезть же со своим уставом в чужой монастырь.
