Однако помимо наводнений существовала и другая опасность. Мягкая, рыхлая, наносная почва острова была подвержена сдвигам и оседанию, особенно сильным во время стихийных бедствий, которые мы называли тлалолини, — по-испански terremoto, землетрясение. Они случались довольно часто, и если в большинстве случаев лишь некоторые из сооружений Теночтитлана слегка меняли положение, сдвигались, кренились или погружались на некоторую глубину в почву, то в других случаях весь остров неистово трясся и колыхался, отчего здания рушились и падали так же неожиданно, как люди на улицах. Вот почему к тому времени, когда мой дядя Миксцин впервые увидел Теночтитлан, все его основные здания и сооружения имели прочные, широкие основания; строения же помельче были возведены на сваях, колебание которых могло отчасти уравновесить сдвиги или сотрясения почвы.
Как я выяснил гораздо позже, испанцы узнали об этой особенности острова на собственном опыте, когда громадное здание кафедрального собора Святого Франциска — самое большое, а следовательно, и самое тяжёлое строение, возводившееся белыми на острове, — ещё не будучи достроенным, начало проседать. Каменные стены собора местами пошли трещинами, мраморные полы вздыбились.
«Это все злые козни языческих демонов, — заявили в связи с этим христианские священники. — Нам вообще не стоило не только возводить Дом Божий на месте гнусного капища богомерзких краснокожих язычников, но даже использовать при его строительстве осквернённые поклонением дьяволу камни! Мы должны построить новый собор на новом, не затронутом скверной месте».
Так или иначе, архитекторы собора спешно подводили под здание клинья и ставили вокруг опоры, используя все средства для того, чтобы не дать ему перекоситься, просесть и тем более рухнуть ещё до завершения строительства. Однако, осознавая ненадёжность всех этих мер, испанские зодчие уже чертили планы постройки нового собора, на некотором расстоянии от старого. На этот раз они собирались заложить массивный подземный фундамент, который, как строители надеялись, позволит храму стоять ровно.
Разумеется, в тот далёкий день, пересекая огромную площадь перед собором с кувшином на плече, я ещё ничего этого не знал. Рядом с главным входом в храм кувшин было решено оставить, ибо теперь мне хотелось выглядеть не малопочтенным носильщиком, занятым грубым, не требующим умения трудом, а человеком более почтенным. Поскольку белые люди в церковных облачениях то входили в здание, то выходили из него, я стал спрашивать у каждого, можно ли мне войти внутрь. (В то время у меня не было ни малейшего представления о том, как следует себя вести при входе в христианскую церковь, о церемониальных жестах испанцев, о том, когда должно целовать землю — до или после прохождения в дверь). Увы, единственное, что мне тогда удалось выяснить, так это то, что ни один из белых священников, монахов или кем бы они ни были, не говорит на науатль (и это несмотря на то, что некоторые уже прожили в Новой Испании не меньше десяти лет). А поскольку никто из моих соотечественников, обращённых в кристанйотль, мимо не проходил, я принялся, стараясь выговаривать их наилучшим образом, повторять снова и снова слова «нотариус», «Алонсо» и «Молина».
