— Ну что ты, брат, это не так, — добродушно возразила матушка. — Я питаю не меньшее отвращение к белым людям, чем ты, а оснований для этого у меня даже больше, ведь из-за них я овдовела. Но раз уж испанцы действительно привозят такие диковины... и раз уж мы здесь, где их можно посмотреть...
Миксцин, как и следовало ожидать, взорвался:
— Во имя наимрачнейшей нижней тьмы Миктлана! Послушай, Куикани, неужели ты стала бы торговать с этими презренными захватчиками?
— Нет, что ты! — заверила его сестра и с сугубо женской практичностью добавила: — Какая может быть торговля, раз у нас всё равно нет их монет. Я не собираюсь покупать у испанцев их диковинные ткани, а хочу только посмотреть и потрогать. Я понимаю, что ты стремишься поскорее убраться из этого города, но если мы зайдём на рынок и я поброжу немного среди рядов, это будет на такой уж большой крюк.
Дядюшка, конечно, поупирался и поворчал, но, понимая, что другого случая сестре и правда не представится, в конечном счёте не смог отказать ей в этом маленьком удовольствии.
— Тогда, если уж тебе так охота побездельничать да потолкаться на рынке, давал отправимся в путь сейчас же, не мешкая. До свидания, Тенамакстли. — Он похлопал меня по плечу. — Хоть затея твоя и дурацкая, я желаю тебе успеха. А ещё больше желаю, чтобы ты поскорее вернулся домой.
Прощание с тене заняло больше времени и было более прочувствованным — с объятиями, поцелуями, слезами и наставлениями беречь здоровье, хорошо питаться, остерегаться непредсказуемых белых людей и особенно не иметь дела с белыми женщинами. Потом мама с дядюшкой направились к северному концу города, где находился самый большой и самый оживлённый рынок, а я вернулся на ту самую площадь, где вчера сожгли моего отца. Я отправился туда в одиночестве, но не с пустыми руками. При выходе из странноприимного дома Сан-Хосе мне попался на глаза пустой сосуд, который вроде бы никому не был нужен. Недолго думая, я поднял его на плечо, как будто нёс воду или атоли для работавших где-нибудь неподалёку строителей, и медленно, делая вид, что горшок тяжёлый, зашагал по городу. С одной стороны, это была неплохая маскировка: мне казалось, что именно так должен двигаться исполняющий постылую, низкооплачиваемую работу подёнщик, с другой же — давало возможность присматриваться на ходу ко всему, что меня окружало.
Накануне я разинув рот таращился на город Мехико вообще, воспринимая его скорее как единое целое. Каждый, если можно так выразиться, «глоток глаз» целиком вбирал в себя его широкие, длинные улицы, вдоль которых выстроились огромные, странной архитектуры здания; облицованные камнем или оштукатуренные фасады их украшала вычурная, сложная, но, на мой взгляд, лишённая смысла отделка: так лишены смысла узоры, коими украшают каймы своих накидок иные наши щёголи. А заодно я рассматривал и гораздо более узкие боковые улочки, где здания были меньше, теснились впритык и не были так причудливо декорированы.
