Наверное, у неё начался бред? Потому что в фигуре мужчины, о чём-то тихо и горячо спорящая с Кристофом, ей померещился Сезар, которого тут точно быть не могло.
Он поднял голову и потрясённо уставился на неё, а потом стремительно бросился по ступеням вверх.
— Сеньор, хоть лицо прикройте! — протянул ему платок Кристоф. — Вот, поднесите ко рту.
Но Сезар его не слушал.
— Гаитэ! — подхватил он её на руки, как раз вовремя, чтобы не дать рухнуть вниз.
— Не трогай меня!
Но попытки Гаитэ вырваться из его рук не имели особого успеха. Он продолжал её обнимать.
— Я сама во всём виновата! Мне не нужно было открывать ту шкатулку.
— Какую шкатулку?
Он пытался заглянуть ей в глаза, но Гаитэ опускала ресницы. Она знала, что он увидит в них — кровь.
У зачумлённых вид оживших мертвецов. Ты словно разлагаешься заживо и чувствуешь себя приблизительно так же. Тело становится хуже темницы, сборищем нечистоты, от которых не отмыться.
— Кристоф говорил мне сжечь послание матери к Торну, но я не послушалась. Я думала, там какие-то условия, предложения, может быть, угрозы? А там был запачканный кровью чумного платок. Уходи! Уходи скорее! Или ты тоже заразишься.
— Дорогая, — мягко сказала Сезар, — если этому суждено случиться, значит, так тому и быть.
— Если бы я сожгла ларец…
— Не факт, что мы избежали бы болезни. Это пандемия. Чума повсюду. Не трать силы на напрасные сожаления, прошу.
Подхватив молодую женщину на руки, Сезар осторожно отнёс её в спальню и уложил на кровать. Гаитэ старалась держаться, но ничего не могла с собой поделать — её сотрясал озноб.
— Вы должны пить приготовленный мной отвар — оба. Тогда, может быть, вам удастся не заразиться…
— Тс-с! Тихо, — приложил он прохладный палец к её потрескавшимся губам.
— Я сейчас принесу вам снадобье, госпожа, — откуда-то издалека раздавался голос Кристофа, — А пока просто лежите и отдыхайте.
— Не смотри на меня, — попросила Гаитэ. — Не смотри. Я знаю, что выгляжу ужасно. Не хочу читать в твоих глаза отвращение.
Сезар усмехнулся свой кривой улыбкой, на сей раз подрастерявшей всю свою дерзость и задор.
— Я испытывал и, наверное, испытаю по отношению к тебе множество чувств, Гаитэ, но отвращения среди них нет и не может быть. Как не стараюсь, я не могу одолеть досаду — ты вновь прикрыла моего брата собой. Не знаю, чего в твоём поступке больше — глупости или смелости?
— Глупости. Чего тут долго думать? — Слова давались с трудом. Гаитэ обессиленно откинулась на подушки. — На самом деле я никогда не была смелой…
