В душах обоих братьев. Эта тьма то пугала, то завораживала. А сейчас так и вовсе приводила Гаитэ в отчаяние. Она понимала, что не ошиблась — никакие её слова не способны изменить то, что Торн задумал.
— Спокойной ночи, ваше величество, — присела она перед ним в реверансе.
Торн с насмешливой улыбкой смотрел на жену.
— Ты точно не хочешь остаться, любимая?
— День был слишком утомителен и шумен, мой господин. Я устала и хочу отдохнуть.
— Что ж? Тогда не смею тебя больше задерживать.
С этими неутешительными сведениями Гаитэ к себе и вернулась.
Чувствовала она себя как-то странно. Несчастье, свалившиеся на них, с одной стороны было предсказуемым и ожидаемым. Торн повёл себя именно так, как все и опасались с самых первых дней его вхождения не престол. А с другой стороны всю семью не оставляла надежда, что, может быть, даже если братья и не сумеют поладить между собой, так хотя бы установят нечто вроде перемирия, пакта о ненападении.
Гаитэ до последнего надеялась, что у Торна хватит разума пересилить застарелую вражду и обиду во имя общего дела. Но Торн решил раз и навсегда устранить вероятную угрозу. Что Гаитэ могла сделать? Чем она могла помочь единственному человеку на земле, которого по-настоящему любила?
Она призвала к себе единственного человека, на преданность которого могла рассчитывать.
Кристоф явился по первому её зову:
— Моя госпожа желала меня видеть?
— Ты в курсе ареста Сезара?
— Конечно, сеньора. Принц — знатная персона. Об инциденте говорят во всех кабаках и кофейнях.
— Ты знаешь что-то ещё, поверх того, что говорят все?
Кристоф пожал плечами и, к удивленью Гаитэ, сунув руку во внутренний карман кафтана, протянул ей смятое письмо.
Молодая женщина жадно его схватила, сверкнув глазами:
— Что это?
— Я знал, что вы захотите узнать о судьбе старого друга и позаботился о том, чтобы он сумел передать вам весточку.
— Кристоф! Ты неоценимый человек!
Вопрос: «Об этом никто не знает?», — вертелся на языке, но Гаитэ не стала его задавать.
Лихорадочно развернув послание, она быстро пробежала его глазами:
«Гаитэ!» — почерк был косой, неровный и трудно разборчивый.
Письмо явно писалось впопыхах, в полумраке, на коленях. Обычно аккуратный в каллиграфии, сейчас Сезар в нескольких местах даже посадил кляксы, да и вместо привычных чернил использовали грифель.
«Меня заперли в замке Святой Милетели, а вовсе не в городских подземельях, как будет объявлено черни. Я не знаю, не могу сказать, как долго продлится моё заточение. Общаться с людьми мне не дозволено, охрана лишь оставляет мне пищу, свежее бельё и одежду под дверью. Я не уверен, что это послание вообще попадёт к тебе. Не могу исключить, что эти строки будет читать мой высочайший и дражайший брат, поэтому не могу написать всего, что хотел бы сказать, невзирая на то, что это наш единственный шанс попрощаться. Но даже если мы никогда больше не встретимся в этом мире, хочу, чтобы ты знала — несмотря на то, что в мире нет более верной жены своего мужа, чем ты, я всегда буду и остаюсь твоим преданным Сезаром.
