— Правда-правда, — уверяла она. — Сегодня тетя принесла мне платье. Пощупай, какое толстое. Мне действительно тепло. Очень теплое платье.
Он отпустил ее и потупился, потому что она продолжала:
— Ничего ты не понимаешь. Будь ты девочкой… Ты бы сразу увидел, какое красивое у меня платье.
— Я и так вижу, — ответил он, не поднимая глаз. — Теплое, с закрытым воротом и длинным рукавом. И разрисовано красиво: белые слоники, алые змейки, синие птицы. Я вижу… У тебя очень красивое платье.
— Правда?
— Правда. На, поешь.
Он достал из кармана вареную картофелину и дал ей.
— Принес?! — воскликнула она, словно не веря.
— Ага.
— А ты?
— Я сыт.
— Пока шел, небось опять проголодался. На, кусай.
— Не хочется.
— Все равно кусни.
— Ладно, — ответил он.
И откусил.
Тогда она стала есть. Она медленно жевала картошку и плакала. Плакала тихо, беззвучно, только слезы все катились, катились, бежали по щекам.
А когда заговорила, голос был такой, будто и не плакала совсем, просто говорила.
Она никогда не плакала. Первый раз такое.
— Мамы все нет и нет, — сказала она. — Почему мама так долго не идет из больницы?
Он ответил быстро, торопливо, словно пытаясь опередить кого-то:
— Придет! Поправится и придет. — И добавил: — Заболеть легко, а выздороветь трудно.
Она медленно жевала картошку и плакала, тихо, молча.
Нет, на самом деле она плакала уже не первый, а второй раз. Первый раз она плакала в тот день, когда они только встретились.
Девочки в разрисованном платьице, которая гоняла ржавый обруч, уже не было, а он все так же приходил, забирался в щель и смотрел. Хотел знать, что делается на свете.
В тот день он только выглянул из расщелины в стене — и увидел перед собой девочку. Странно, можно было подумать, что она его ждала. Сквозь тонкое платьице, как сквозь папиросную бумагу, из которой делают змеев, проступали худые плечи; они все вздрагивали, вздрагивали, а девочка сидела на корточках и плакала.
— Ты чего? — спросил он.
Девочка смотрела на него большими серыми глазами.
Она не отвечала. И не решалась вытереть слезы черными, испачканными землей руками, хоть лицо и без того было чумазое.
Он приподнялся на локтях, оттолкнулся и вылез из своей расщелины. Впервые. Тогда и щель была поменьше.
Девочка еще больше оробела, отодвинулась в сторону и спросила:
— Ты чужой? Откуда ты? Сюда нельзя чужим.
Он испуганно огляделся, но все-таки присел возле нее и осторожно погладил ее длинные волосы.
— Не плачь. Не надо плакать…
— Ты чужой? — переспросила она. — Часовые увидят.
