Там, на той стороне, он и видел игравшую неподалеку девочку. Она катала ржавый обруч и смеялась, когда обруч падал. А обруч был лопнувший и падал то и дело.
На девочке было теплое платье с длинным рукавом и глухим воротом, все в белых слониках, алых змейках и синих птицах.
Потом этой маленькой девочки не стало и обруч тоже куда-то запропастился.
— Шесть, — тихо сказала она.
Видно, уже раньше было:
— Семь.
Просто он не слышал. Ошибиться она не может, она никогда не ошибается, отсчитывая эти двенадцать шагов. Спроси у нее, сколько будет трижды три, так она, чего доброго, ответит: восемь. А вот эти двенадцать шагов ни за что не спутает.
Значит, осталась половина.
Сейчас будет:
— Пять…
А там уж близко, рукой подать.
Он и не вспомнил бы про девочку, что играла с обручем, если б не это платье — в белых слониках, алых змейках и синих птицах. А тут она сразу всплыла в памяти, и он понял, что ее давно уже нет и никогда не будет.
Ее уже нет, а платье осталось.
Как же так?
Ведь грубые, кованые сапоги запихивают их, мертвых, в яму, а потом закапывают — сами или велят кому-нибудь, — потому что мертвые никому не нужны.
А вдруг она была еще живая, та девочка?
— Скорей, скорей, — проговорил он.
Ему казалось, что они двигаются медленнее, чем обычно.
— Скорее!
— Три, — сказала она. — Скорее нельзя.
А вдруг она была живая, та девочка, когда ее пихнули в яму?
Он понял, что ее уже нет и не будет никогда…
А платье осталось. Может, ей велели сперва раздеться, и тогда…
Остались неживые белые слоны.
Остались неживые алые змеи.
И неживые синие птицы тоже уцелели.
Почему ее убили — голую, раздетую?
Он не слышал, сколько еще шагов. Давно не слышал. Он только понял, что они уже в укрытии, и перевел дух, потому что гадкий жук, который все жужжал и жужжал, остался там, снаружи, здесь его не было.
Теперь ему было страшно дотронуться до пестрого, разрисованного платья, пусть оно теплое, с длинным рукавом и закрытым воротом. Но не мог же он своей девочке сказать, что в этом платье была другая девочка, которой больше нет, хоть ее одежда и осталась. Скажи он, так она, пожалуй, и смотреть не станет на это платье, скинет его и останется нагишом в холодном тайнике.
Он поспешно протянул руки и крепко обнял девочку. Прижал к груди и не отпускал.
Она удивленно посмотрела большими серыми глазами, не понимая, что случилось — ей ведь ничего не скажешь, — и спросила:
— Ну что ты? Мне не холодно. Мне нисколечко не холодно.
Он молчал, не разжимая объятий.
