У киоска, на взморье - Ицхокас Мерас

Он остановился около узкой асфальтированной улочки, пересекавшей дорогу, и задумался: свернуть направо? налево?

Никакой разницы не было.

Дорога направо змеилась среди деревьев, огибала ресторан и упиралась в море. В ресторане был телефон-автомат, в ресторане было и мороженое.

Свернув налево, он в конце концов тоже подошел бы к морю, только по пути попался бы не ресторан, а киоск. В павильончике тоже висел телефон-автомат, а в киоске тоже продавали мороженое — в точно таких же вафлях, точно таких же пестрых обертках.

В мороженое вдавлено несколько орешков, поверх орешков клякса шоколадной глазури.

Он свернул налево, поскольку было все равно. Потому и было ему так хорошо в этом заброшенном прибрежном селении.

Четыре дня назад, в полдень, он повздорил с начальником и заявил, что уходит в отпуск, поскольку никогда не использует его до конца, вечно его отзывают, потом весь отпуск идет псу под хвост, и ни тебе благодарности, ни уважения, и вообще все это суета сует, весь этот балаган, и вообще, все держится на нем одном и, разумеется, ценой его собственного здоровья.

Он хлопнул дверью начальственного кабинета и понесся домой, превышая допустимую скорость, попутно заготовив парочку ласковых слов для тещи, которая, хотя и проживала отдельно, в соседнем доме, неизменно встречала его у входа в кухню, теребя свой мятый передник, со стаканом прохладного сока в руке и кривой усмешкой на лице, словно это ее вина в том, что, когда он возвращается со службы, ему навстречу выходит она, а не его жена, то есть ее дочь. Мать, а не дочь.

Войдя в дом, он сразу направился в сторону кухни, но дверь была затворена, и он удивленно осмотрелся.

Пусто было в доме.

Он толкнул кухонную дверь, там никого не оказалось. Он бы, чего доброго, забеспокоился, но взгляд упал на круглые красные часы, что висели в кухне на стене. Часы показывали без десяти двенадцать. Еще рано.

Он глубоко вздохнул, вернулся в гостиную, рухнул в мягкое кресло перед телевизором и закрыл глаза. С закрытыми глазами он ощутил тишину и покой вокруг. Он сидел, погруженный в этот покой и черное безмолвие, не шевелясь ни телесно, ни мысленно, словно сгинул, растворился, и лишь последние удары черных часов в гостиной, отзвучав двенадцать раз, вывели его из забытья.

Он открыл глаза. Обе стрелки замерли на цифре 12, но ненадолго. Большая стрелка дрогнула и медленно поползла по новому кругу. И мысли его пробудились, встрепенулись.