К вечеру я уж знал ответ. Никифор согласен. Он отправился в чум вёрст за 50 от своего жилья и завтра к обеду приведёт тройку лучших оленей. Выехать можно будет, пожалуй, завтра в ночь. Нужно к тому времени запастись всем необходимым: купить хорошие оленьи кисы с чижами[14], малицу или гусь[15] и заготовить провизии дней на десять. Всю эту работу брал на себя Никита Серапионыч.
– Я вам говорю, – уверял он меня, – что Никифор вывезет. Уже этот вывезет.
– Если не запьёт, – возражал я с сомнением.
– Ну, ничего, даст Бог, не запьёт… Боится только, что горой дороги не найдет: восемь лет не ездил. Придется, пожалуй, ехать рекой до Шоминских юрт, а это много дальше. Дело в том, что от Берёзова на Шоминские юрты два пути: один – горою, прямиком пересекает в нескольких местах реку Вогулку и проходит через Выжпуртымские юрты.
Другой тянется по Сосьве, через Шайтанские, Малеевские юрты и т. д. Горою – вдвое ближе, но это место глухое, редко когда по ней проедет остяк, и дорогу иногда бесследно заносит снегом.
На другой день выехать оказалось, однако, невозможно. Никифор оленей не привёл, – и где он, и что с ним, – неизвестно. Никита Серапионович чувствовал себя очень смущённым.
– Да вы не дали ли ему денег на покупку оленей? – спросил я.
– Ну, что вы!.. Кажись, я тоже не мальчик. Я ему только пять рублей задатку дал, да и то при жене. Вот погодите, я к нему сегодня опять съезжу…
Отъезд затягивался, по крайней мере, на сутки. Исправник каждый день может потребовать, чтоб я отправился в Обдорск. Дурное начало!
Выехал я на третий день, 18 февраля. Утром явился в больницу Никита Серапионович и, улучив удобную минуту, когда в моей комнате никого не было, решительно сказал:
– Сегодня в одиннадцать часов ночи незаметно приходите ко мне. В двенадцать решено выехать. Мои все чада и домочадцы сегодня на спектакль уйдут, я один дома останусь. У меня переоденетесь, поужинаете, я вас на своей лошади в лес свезу. Никифор нас там уже будет дожидаться. Он вас горой увезёт: вчера, говорит, две остяцкие нарты след проложили.
– Это окончательно? – спросил я с сомнением.
– Решительно и окончательно!
До вечера я бродил из угла в угол. В 8 часов отправился в казарму, где происходил спектакль. Я решил, что так будет лучше. Помещение казармы было переполнено. На потолке висели три большие лампы, по бокам горели свечи, укреплённые на штыках. Три музыканта жались у самой сцены. Передний ряд был занят администрацией, дальше сидели купцы в перемешку с политическими, задние ряды были заняты народом попроще: приказчиками, мещанами, молодежью. У обеих стен стояли солдаты. На сцене уже шёл чеховский «Медведь». Толстый, высокий и добродушный фельдшер Антон Иванович изображал «медведя». Жена врача играла прекрасную соседку. Сам врач шипел из-под будки в качестве суфлёра. Потом опустился искусно разрисованный занавес, и все аплодировали.
