- И ты гляди мне! Чтоб не тянулись, как на базар! Броском!
- Нэ хвылюйтэсь! Побежать! Я их...
Ананьев, не дослушав, повернулся к Щапе:
- Принимай второй взвод!
- Я?
- Ты!
- Есть! - не сразу сказал Щапа, и было непонятно, обрадовало это его или обеспокоило.
- Что, не укомандуешь?
- Попробуем.
Командир роты немного подумал или, может, прислушался. Но на высоте было тихо, вокруг едва слышно шелестел мелкий, надоедливый дождь. Откуда-то из-за пригорка доносились далекие глухие разрывы.
- Пятнадцать минут на подготовку и - вперед!
Ананьев сказал это и замолчал. Новые взводные стояли не шевелясь - напротив внизу Пилипенко и в стороне от него Щапа. Они ждали, что он скажет еще, но он лишь коротко бросил: «Все!» - и они оба сразу побежали - один через поле, другой в тот конец насыпи. Командир роты вскочил на откос. Меня он будто совсем и не замечал.
Что ж, атака на войне - обыкновенное дело, хотя, конечно, вовсе привыкнуть к ней невозможно. Сколько бы раз ты ни поднимался в атаку и ни осиливал в себе свой страх, но каждый следующий бросок будет такой же жутковато-знобящий, как и все прежние. Ох, как не хочется вылезать из своего спасительного окопчика в огромный ревуще-грохочущий свет, пронизанный пулями и осколками, самого маленького из которых совершенно достаточно, чтобы прикончить твою единственную и такую необходимую тебе жизнь. Страшно вставать, но надо. Каждой атакой двигает приказ старшего командира, план боя. Иногда на нее вынуждает противник, который, если не уничтожить его, уничтожит тебя.
Тут же все, казалось мне, было по-другому.
Я переживал и не знал, как подступиться к командиру роты.
- Товарищ старший лейтенант, - сказал я.
Боком лежа на изрытом каблуками откосе, он наблюдал за противником и не повернул даже головы. Но он слышал мое обращение, что-то заподозрил в нем и насторожился. И я, стоя ниже, в трех шагах от него, тихо сказал, чтобы услышал только он, и никто больше:
- Напрасно вы...
- Что?
- Напрасно, говорю.
Ананьев замедленно, будто впервые меня тут услышав, обернулся на локте.
- Что? - переспросил он таким тоном, что я весь подобрался. - А ты какого черта тут околачиваешься? Я тебе что приказал? А ну - в тыл! Бегом!
Он кричал на меня впервые. Никогда прежде я не слышал от него злого слова, потому что изо всех сил старался не заслужить даже замечания, и он знал это. А тут крик! Сначала это меня ошеломило, и я молча стоял с таким чувством, будто под ногами зашатались и тихо опрокидываются куда-то и насыпь, и поле, и откос, и весь белый свет. Но очень скоро стало понятно, что вовсе не я был причиной этого крика. Скорее я подвернулся ему не вовремя. И мне не стало ни обидно, ни больно - было только тоскливо.
