Потрясенная, она поднялась на ноги вместе с остальными, повинуясь жесту Кадара. Смущенная, она слушала его речь, замечая, как присутствующие очарованы его словами. Она оценила, что не у нее одной на лице слезы, оценила уверенность, с какой говорил новый правитель, зная, что подданные прислушиваются к каждому его слову.
Кадар закончил коронационную речь и, когда раздались первые приветственные возгласы, направился прочь из Зала приемов, а Констанс встала сзади, за двумя рядами визирей, которые должны были следовать за эмиром. Мысли ее приняли другое направление, как в предыдущие ночи. Она стала думать о двух других женщинах. О принцессе, на которой должен жениться Кадар. И о той, которая разбила его сердце.
Было очень поздно, точнее, очень рано, когда Кадар наконец снял официальный наряд. Он должен был чувствовать крайнее утомление, поскольку день его коронации оказался очень долгим, но вместо того голова была легкой, спать совершенно не хотелось. Он немного отстранился от действительности, как было и весь день – как будто он наблюдал за собой со стороны. Теперь он официально эмир Маримона, первое лицо в государстве. Теперь у него есть все, что хотел Бутрус, и он собирается превратить государство в нечто, о чем не мечтал его брат. Визирям он раскрыл свои замыслы лишь в общих чертах; то же самое повторил, обратившись к подданным, когда вышел на главную площадь после церемонии. Невозможно было сказать, не является ли очевидное воодушевление, с каким встретили его слова, просто плодом восхищения красотой церемонии. Когда он подробно представит свои планы на публике в специальном помещении во дворце, которое сейчас как раз готовят к его выступлению, тогда он узнает больше.
Неужели Бутрус пришел бы в ужас от его замыслов? Скорее, он был бы озадачен. Бутрус наверняка растратил бы по мелочам огромное нессарийское приданое. Стал бы покупать экстравагантные игрушки вроде заказанной им трехмачтовой шхуны, лошадей, с которыми он не слишком хорошо управлялся, и еще неизвестно какие предметы роскоши. Он получил бы большую сумму денег. Требовалось усердие и много лет, чтобы пустить их по ветру, но, возможно, Бутрусу и в голову не приходило, что приданое жены можно тратить как-то по-другому. Наверное, брат спросил бы: какой смысл менять обычаи, традиции и образ жизни, складывавшиеся веками?
– Прогресс, братец, – тихо сказал Кадар.
Одетый только в хлопчатобумажную рубаху, он смотрел на свои владения с террасы на крыше, вдыхая свежий ночной воздух, слушая, как вдали тихо плещут волны. Они были разными, как ночь и день, – он и его брат. Но иногда, вот как сейчас, ему недоставало Бутруса. Он не жалел о своей многолетней добровольной ссылке, потому что он не мог оставаться здесь и быть свидетелем… нет, это было бы нестерпимо больно. Но ему хотелось, чтобы Бутрус приехал и навестил его. Может быть, при виде быстро меняющейся Европы у его брата открылись бы глаза и он понял, что и на родине необходимы перемены.
