— Так и знала, гвоздь… — она отдернула руку, больно уколов палец. Наталья не знала, что делать. Она обернулась и увидела, что рядом с ней сидит тот самый военный, которого встретила в лесу.
— О, это вы? — обрадовалась Наталья.
— А как вы думаете: это я или нет? — широко улыбнулся он.
Весь этот вечер капитан Завьялов не сводил с нее глаз, искал случая заговорить.
— Ну, раз это вы, тогда по старому знакомству загните вот этот гвоздь, — она протянула ему туфлю. — Ах, как хочется танцевать!
— Как же его загнуть? — Завьялов вертел туфлю в руках, намеренно оттягивая время. "Конечно, можно с ней и потанцевать, да только… Вон уж эта старая сводня пялит глаза. А пойди танцевать с ней, так эти облезлые сороки трескотню поднимут. Знаю я деревенских баб. Лучше уж повременить". Завьялов попробовал расшатать гвоздь, но только содрал кожу на пальце.
— Ну что же вы?! — поторапливала Наталья. — Так и будете пальцем загибать?
— Какая вы горячая… Сидеть рядом страшно. — Петр бросил на нее проникновенный взгляд.
— Не бойтесь. Вам это не грозит. А впрочем… Я вижу, вы до утра будете возиться с этим гвоздем. Дайте туфлю, сама управлюсь. Тоже мне… А еще военный! — Она насмешливо вскинула брови, положила в туфлю скомканный носовой платок, обулась, вышла на середину зала и опять закружилась в танце.
Завьялов восторженно смотрел на нее.
Перед концом вечеринки капитан вышел на улицу и бродил возле ограды, томясь в ожидании. Из клуба люди выходили распаленные и, кутая лица, спешили по домам.
Наталья торопливо шла одна.
— Вас можно на минутку? — срывающимся от волнения голосом спросил он. Наталья кольнула его осуждающим взглядом и прошла мимо. Завьялов стоял растерянный, потом не выдержал, сорвался следом за ней.
Наталья ускорила шаг и скрылась в ночной метельной мгле.
Долги и невеселы зимние вечера в Ивановке. Накоротко проглянет из–за белесой хмари негреющее солнце, проплывут над морозной далью полосы света, глядишь — и день свертывается, густеют сумерки. И едва свечереет, Игнат задаст корове на ночь охапку собранной с огорода травы, принесет домой пучки хвороста с ледком на коре и, пока валежник оттаивает, слоняется по избе, не зная, куда себя деть: спать ложиться рано — бока пролежишь, а сидеть одному в пустой избе неохота. Не с кем потолковать, некому излить душу. У дочерей на уме только танцы да посиделки. Бывало, не раз пытался втянуть в разговор Пелагею, да что толку: начнешь ей говорить о заморских странах да о разных военных приготовлениях в мире, так она (хоть бы присела!) обопрется щекой на ладонь, послушает, вздохнет и пригорюнится. Спросишь: "Ты что, Полюшка?" — глядишь, а она уже со слезами в чулан. Известно: сердце у женщины как воск — не выдерживает. "Убралась на покой. Оставила на память о себе Верушку".
