— Угу.
— Что, так и работает арт-терапевтом?
Мелани сейчас устроилась на полставки в универ, но в основном трудится над собственными арт-проектами. Хотя это не Тайрона собачье дело.
— Угу, — говорит Фрэнк, шагая вслед за Тайроном по барской, шикарно обставленной прихожей, стены сплошь завешаны картинами. Работ Франко не узнаёт, но, судя по роскошным рамам, то, что в них вставлено, представляет немалую ценность.
— Ты должен оценить, ты ж у нас художник, Фрэнк, — говорит Тайрон с наслаждением самозваного знатока, проводя его в большую гостиную с обеденной зоной в глубине и двумя вычурными люстрами колоссальных размеров под потолком; ну и конечно, снова картины. — Одна из крупнейших частных коллекций шотландского искусства, испытавшего влияние перерафаэлитов. Вот это вот — Дэвид Скотт, а эти две — Уильям Дайс. А еще у меня вот есть два оригинала Мёрдо Мэтисона Тейта[6]. — Он широким жестом обводит целую вереницу полотен с фигурами и пейзажами на стене. — Нехило для парня с Ниддри-Мейнс!
— Я не особо врубаюсь в искусство, — пренебрежительно говорит Франко.
— Так ты ж у нас художник, чувак! Ты ж зарабатываешь на жизнь…
— Слышал «Китайскую демократию» «Ганз н’ Роузиз»?
— Чё-чё?
— Много народу гонит, что это типа перепродюсирование. Что это нельзя поставить в один ряд с «Жаждой разрушения»[7]. Но по мне, так это все пиздеж. — Фрэнк Бегби с вызовом смотрит на своего бывшего босса. — Надо использовать звуковые мощностя, доступные в данный момент.
— Не в курсах, — раздраженно говорит Тайрон.
— Зацени, — улыбается Франко. — Настоятельно рекомендую. — И, подойдя к обеденному столу, гладит ладонью полированную глянцевую поверхность. — Крутяк. Красное дерево?
— Угу. — Тайрон кивает, жестом приглашая Франко сесть, и тот плюхается на очень мягкую кушетку. А Тайрон с поразительным изяществом опускает свою тушу в кресло напротив.
Фрэнк Бегби озирается — нет ли признаков других жильцов. Тайрон был женат, у него взрослые дети, но в этой пафосной комнате никаких следов сожительницы.
— Ну так как дела? Ты еще с этой, как ее? — закидывает он удочку.
Лицо напротив почти ничего не выражает: ни малейших признаков того, что слова Франко услышаны и тем более — что тема запретная. Затем Тайрон вдруг прищуривается.
— А ты знаешь, что твой пацан… Шо-он, — говорит он, растягивая слово так, что оно рифмуется с ООН, — путался с тем мелким говнюком Антоном Миллером?
— Нет.
— И с этой пташкой, Фрэнсис, Фрэнсис Флэнаган. Говорят, она была с ним в ту ночь, когда его убили.
