Франко вспоминает себя в том же возрасте — какой-то дикарь по сравнению с этим. Очень странно, когда молодой парень такое задвигает. Но хорошо ли он подумал?
— А чё ты будешь делать, когда туда доберешься? — спрашивает он.
Франко замечает по тому, как Антон слегка сощурился, что этот вопрос его задевает.
— Это надо еще обмозговать, — признается он, снова отворачиваясь к морю. — Но я знаю, чего я точно не буду делать. Мой старик всю жизнь вкалывал как ишак. По профессии он был сварщик. Потом ручеек пересох, мастерские позакрывались. Тогда он малехо поработал за бугром. После этого вернулся и нашел себе место на фургоне ТВ-обнаружения. Прикинь, он был терпилой, за всю свою жизнь нихуя плохого не сделал. — Антон снова поворачивается к Фрэнку Бегби. — Ебаный лошара.
— Навряд ли знал этого чувака, — отвечает Франко, морда кирпичом.
— Зуб даю, — язвит Антон. — Надо зажигать! — И, словно иллюстрация, у него вдруг загораются глаза. — Или взять твоего Шона — мне всегда нравился этот чел. Он был нормальный, юморист такой. И о чем бы там все эти мудаки ни пиздели, он ни разу в жизни меня не кинул.
— Это классно, — говорит Франко, — когда можешь доверять людям.
— Но тока он был конченый, — качает головой Антон. — Его угробила наркота. Та, что я толкал, и та, что толкал он сам. Я говорил ему: «Будешь толкать наркоту — поднимешься. Будешь принимать — тебе пиздец». По мне, так это и ежу понятно. Шон должен был вдуплять. Он же был не даун. Пока не упарывался.
— Я плохо его знал. Када он был малой, я то в тюряге сидел, то с какой-нибудь другой чувихой кувыркался. Правда, слыхал, что он нариком стал. Вот с этого меня харит. — Франко выгибает брови дугой. — С этой публики всегда харит.
Фрэнк Бегби зловеще понижает голос, но Антон, кажется, уже погрузился в свои мрачные мысли:
— Мой старик… я купил им со старушкой дом в классном районе в Барнтоне, а не в ебенях каких-то. Отвез их туда на тачиле. Нехилый такой сюрприз. Подвез к этому крутому комплексу со стенами и воротами, ландшафтными садами и участком и вручил им ключи. А он такой типа, срать я на это хотел: даже из машины не вышел. У мамани глаза по полтиннику — дом ее мечты, а этот гондон даже не вылез его заценить. И ее тоже не пустил. Типа не хочу того, что «нажито на чужом горе». Так и сказал: «нажито на чужом горе». Ты, блядь, прикидываешь?
Франко молчит, глядя на море. Смеркается. Не на шутку холодает.
— Людей бывает трудно просечь, — высказывается он, а потом переводит взгляд на Антона: — А кто,
