— С этим они не очень торопятся. Подай им контроль. Контроль над финансами, над железными дорогами. До сих пор мы не соглашались.
— И напрасно! За право называться европейцами надо платить, — буркнул Лец-Атаманов.
— Вот и я так говорю, — подхватил Загнибеда. — Ничего страшного. Годков пять — десять покряхтит Украина, а там, смотришь, договоримся с турками или шведами, как делали когда-то гетман Дорошенко или Мазепа, — и коленом под зад мусью.
— Украина, Панове, наилучшая база для наступления на Москву, наилучшее обеспечение фланга и тыла Донской и Добровольческой армий. Мы же хорошо понимаем, что Антанте особенно важно заручиться сотрудничеством с Украиной. Надо быть дураками, чтобы продешевить.
— Зато, если б подписали соглашение сразу, матери его черт, получили бы целых два мандата в Лигу наций. А там уже стоит вопрос о нашем признании.
— Еще только признание? — удивился Лец-Атаманов. — А почему же в газетах пишут об этом, как об уже совершившемся факте?
— Как подпишем соглашение, тогда и совершится. Пока еще торгуемся, хотя, конечно, приятнее было бы сейчас катить вместо Одессы в Женеву, но что поделаешь! Скачи, враже, как пан скажет. А главное, не хотят и слышать ни о каких гарантиях в отношении признания.
— Что же они говорят?
— Самое лучшее признание, говорят, — факт подписания такого соглашения.
— А границы с поляками?
— А что касается границ с поляками, так, будьте уверены, мы вас с ними помирим.
— Галицию уже пообещали полякам, — сказал редактор. — Водят за нос!
— Вот видите! А с добровольцами еще лучше придумали. «Об автономии вы, — говорят, — и сами сговоритесь…» — О какой автономии? — спрашиваю. Независимое государство… — Смеется, собака! «Вы, — говорит, — слишком маленькое государство, чтобы независимо существовать». Какого черта, говорю. Как же это так? О чем же мы толкуем? Тридцать пять миллионов народу, да ведь это побольше вашей Франции, говорю, а вы так с нами обходитесь. Так он кинулся успокаивать. Хотел было сграбастать его под себя, да думаю: еще задавлю одним духом. Чтоб он лопнул, еще за него грех на душу принимать!
Нина Георгиевна перестала уже терзать свой платочек и слушала напряженно. У нее даже изменилось выражение лица: исчезла детская наивность, наоборот, оно сразу словно постарело, черты заострились, лоб перерезала глубокая морщина, и казался неуместным на этом лице даже легенький пушок пудры, как несвойственными — нарядная шапочка и муфта. В купе сидела уже пытливая, энергичная и смелая женщина, какие самоотверженно шли на баррикады, на смерть. Время от времени она посматривала на присутствующих и, казалось, удивлялась, что лица редактора и профессора оставались спокойными, когда речь шла о таких страшных вещах — Украина продавалась с молотка Франции, Англии, Америке. Распродавались недра, леса, железные дороги, народ, даже убеждения. Пан Тодось подпер голову ладонями и молчал, нагнувшись над столиком, сотник Лец-Атаманов растерянно обводил глазами дипломатов. Плечи у него опустились, лицо посерело. За окном седыми прядями металась вьюга. Нина Георгиевна тяжело вздохнула:
