Вот что я узнала о ее смерти.
На рассвете седьмого ноября казаки ввалились в тюрьму.
Все поняли, зачем они пришли.
Кто-то закричал, заплакал, кто-то забился на полу.
Таня вскочила сама.
— Тише! — крикнула она. Не надо плакать! Вы не одни, товарищи! Мы вместе все пойдем!
A когда арестованных начали прикладами выгонять из камеры. Таня у двери обернулась назад к тем, кто оставался.
— Прощайте, товарищи! — раздался ее звонкий, спокойный голос. — Пусть эта кровь на стенах не пропадет даром. Скоро придут советы!
В раннее морозное утро белые за выгоном порубили восемнадцать товарищей. Последней была Таня.
У нее, еще живой, сначала отрубили руки, потом ноги и затем голову.
Верная своему слову, она не просила пощады у палачей.
Так могут умирать только большевики!
Л. Аргутинская
«АЛЕШКА»
По воспоминаниям Е. Алексеевой
Это было в девятнадцатом году.
В теплую августовскую ночь на станцию Александровская, где расположился на отдых после долгого перехода один из полков Богучарской дивизия, неожиданно ворвалась конная часть генерала Мамонтова.
Станция и поселок спали, когда у окраинных домов ночную тишину прорезал выстрел, за ним раздался другой, и затем со всех сторон началась перестрелка.
Бойцы вскакивали с мест, ошалело схватывали винтовки и, сонные и растерянные, выбегали на улицу, на ходу обувались и застегивая одежду. Около железнодорожных путей по темним переулкам затрещала беспорядочная стрельба.
От штаба полка, горяча лошадей, неслись всадники.
— Товарищи, в цепь! Без паники! — донесся высокий голос, и из темноты вынырнула белая лошадь. Худощавая юношеская фигура низко пригнулась к седлу. Серая папаха лихо сидела на затылке, и в отсвете фонаря на короткое время промелькнуло круглое, почти детское лицо с маленькими оттопыренными ушами.
И затем опять уже из темноты донесся тот же звонкий голос:
— Ну, куда ты прешь? Голову потерял? Удирать будешь — в два счета прихлопают. Гони к пакгаузам, там цепь лежит.
Всю ночь в поселке и на станции шла непрерывная, горячая стрельба. У конца улицы вспыхнуло яркое зарево, оттуда доносились людские крики и испуганное конское ржанье.
Мамонтовцы подожгли дома.
С одного конца селения на другой вслед за командиром полка носилась на белой лошади юношеская фигура.
На рассвете белые притихли, замерли, а затем отдельными группами, небольшими разорванными цепочками, отступили в степь.
Командир полка еще долго объезжал части, проверяя дозоры, отдавая распоряжения, а затем повернул коня и поехал к штабу.
