— Я думаю, что сегодня ночью меня убьют, тихо, так, чтобы не было слышно окружающим, сказала она.
— Зачем ты так говоришь? — перебила я ее. — Разве они могут убить такую больную, как ты? — убеждала я Таню, стараясь отогнать от себя страшную мысль. — Не может этого быть, Танюша. Напрасно ты об этом думаешь.
— Не надо волноваться, — гладила она меня ладонью по волосам. — Может быть, мы с тобой сегодня в последний раз разговариваем. А мне так много хочется сказать. Как бы мне хотелось увидеть то, что будет потом, когда мы победим. И мне грустно оттого, что я не могу этого сделать. Но помни, Рая, что смерть, которую мне готовят, — это почетная смерть.
Я смотрела на пламя каганца, и мне казалось, что оно так же билось и металось, как Таня.
— Скоро придут наши… красные… Я не увижу братьев. Расскажи им подробно все, что ты видела здесь. Пусть они передадут всем, как меня пытали, как мучили и как я умерла. Я никого не предала к до конца осталась верным членом партии. И пусть братья знают, что я их очень сильно любила. Пусть крепко помнят мои заветы и так же до конца будут преданы партии.
Сквозь застилающие глаза слезы я видела, как тяжело поднималась ее грудь и близко сдвинулись темные тонкие брови.
Она молча лежала, стараясь успокоиться. Мне показалось, что ее голос дрожал, когда она говорила со мной.
Неожиданно она прижала меня к себе, заглянула в глаза.
— Рая, скрой от отца, — поспешно шептала она, — не говори ему, пока братья не придут. Пожалей его. Не выдержит он. Умрет.
Я разрыдалась, только теперь почувствовав, что у нее остались последние часы жизни. С материнской нежностью она обнимала, ласкала, целовала меня и даже шутила — больная, вся в ранах.
Я чувствовала ее поцелуи у себя на лице, на груди, на руках, чувствовала ее горячее, сильное объятие.
На мокром цементном полу громко застонали, рядом кто-то сдержанно заплакал. В дверь постучал часовой.
Мы поняли, что мне надо уходить.
— Ты скажи нашим, что мне очень и очень легко, торопливо говорила она. — Я счастлива так, как никогда.
Она снова погладила меня по волосам, взглянула в глаза и крепко поцеловала в губы.
Кто-то оторвал меня от Тани и вытолкнул в коридор.
А когда на другой день я пришла к тюрьме, часовой не пустил меня к Тане.
Я плакала, просила, умоляла его.
— Да уйди ты, частью прошу, — уговаривал он меня, пряча в сторону взгляд. — Начальство пускать не велело.
Я не заметила, как сзади подошел Козлика.
— Нечего тебе тут околачиваться! — грубо крикнул он на меня. — В расход комиссаршу вывели.
